Лихие лета Ойкумены

Тишина выпестовывала покой, а покой — склонность к восхищению: на выпасе — лошадьми, сытыми коровами, многочисленными овцами, а еще — далекими видами, чистым небом и пением в вышине, в палатке и возле палаток — женами, многочисленными детьми у жен.

— Есть ли что-то лучше и отраднее в мире, — говорили мужам жены, — и надо ли чего-то лучшего за покой. Продли эту благодать, о Небо, сделай, богатство наше, таким, чтобы оно услаждало нас сегодня, завтра, всегда.

И небо не осталось глухим к мольбам аварских жен. Прошло лето с тех пор, как Кандих вернулся от ромеев, прошло второе, за ним третье, пятое пошло, каган не зовет в поход. Собирался, говорили, только и делал, что угрожал мечом, а доходило до похода — если не одно, то другое задерживало и заставляло переиначивать. Потому, что вопреки обычаю, никто не волен поступать, а против воли Неба даже каган не может пойти. На второе, после победы над гепидами, лето родилось у него пять сыновей и три дочери, на третье — четыре сына и четыре дочери, на четвертое — только сыновья, на пятое — снова только сыновья. Как мог Ясноликий нарушить обычай родов своих и кровавить в те лета меч, когда в стольном стойбище его слышали крик новорожденных, а рожали милые сердцу жены — те, которых имел до похода, и те, которых заимел после похода в землю Гепидскую. Созвал гостей и давал по тому случаю пир на весь мир. В одно лето восемь раз, во второе восемь, в третье десять и в четвертое снова десять. И не на день и не на два. Разве мог Ясноликий думать про эту выплату и о субсидиях, глядеть на этот знатный блеск золотых солидов, когда род звал к веселью? И жен у него есть и есть, и каждая из них, если не через лето, то через несколько лет рождает сына или дочь.

Однако и время не ждало. На смену лету приходила зима, на смену зиме — лето, рожденные не так давно дети становились по воле Неба отрочатами, отрочата — отроками, отроки — мужами. И не только в родах аварских, в других землях тоже. Каган, может, и не заметил бы еще того, но произошла на одном из веселий досадная для его рода ссора: жена-аварка поссорилась с женой утигуркой и схватила ее за волосы. На крик обиженной матери встали ее сыновья, а против сыновей пострадавшей встали сыны жены-аварки. Едва развели их и усмирили. Зато не успокоился после той оказии каган.

— Где твои турмы? — спросил он хакан-бега, когда тот пришел и встал перед ним.

— На стойбищах, повелитель.

— И насколько многочисленны?

— Значительно более многочисленные, чем были до сечи с гепидами.

— А драчливых, таких, что дурачатся с жира, сколько среди них?

Ател не совсем понял своего повелителя, но, все же, не стал скрывать правду.

— Есть такой недостаток, особенно среди тех, что заимели стада коров, табуны лошадей, детьми и прислугой обзавелись.

— Труби сбор, пойдем на Сирмию.

Сбор протрубили и турмы собрались быстро, а на Сирмию не пошли. Каган отобрал двадцать из них и приказал вторгнуться в соседнюю Далмацию, не так давно покоренную Византией после упорных и длительных битв с готами.

Начальные и неначальные авары были изрядно удивлены этим. Почему Ясноликий так поступил? Зачем ему и без того разоренная Далмация? Не лучше было бы пустить аварские турмы на богатую Фракию? А когда в Далмации объявились собранные со всего Иллирика провинциальные когорты и стали давить на аваров, да и гнать их оттуда, и вовсе опустили руки. Что случилось с Баяном? Почему он так скудно начал мыслить?

Каган почувствовал на себе любопытные взгляды своих сородичей и позвал к себе предводителя паннонских славян.

— Что поведаешь мне, Вирагаст? Мост через Саву сможешь уже перебросить?

— Если дашь нам две недели, то сможем.

— Пусть будет так, однако не больше, слышал?

— Да.

— Язык, как и прежде, держи за зубами. Даже тогда, как будешь отправляться к Саве, никто не должен знать, куда и зачем. В определенное время я буду уже там.