Ликвидация. Книга первая

— Он так сказал… — Гоцман покосился на Омельянчука, сосредоточенно накладывавшего себе на тарелку холодец, и наконец-то справился с помидором. — Так и шо ты имел сказать за версии? — как ни в чем не бывало осведомился он, со смаком жуя.

Фима помедлил для солидности. Откашлялся, сплюнул в пыль.

— Есть той пустяк, шо я имею упаковку гимнастерок один в один с той схоронки. Срезал бирки с тех, шо мы нашли, и выяснил, с какого они склада.

Гоцман крякнул.

— Не, я могу и промолчать, — заметив его реакцию, обиделся Фима.

— Не тяни кота, босота!..

Фима с удовольствием послушал поющих оперативников. Подцепил на вилку огурец, прожевал, проглотил. Поискал глазами на столе фаршированную щуку, но увы — она пользовалась слишком большим успехом. Гоцман терпеливо ждал.

— Не знаю, кто как, а я имею сказать тост, — неожиданно объявил Леха Якименко, наполняя рюмки соседей.

Ответом был гул всеобщего одобрения. Попытки Давида протестовать успеха не имели.

— В отличие от многих присутствующих я, может, знаю Давида Марковича не так давно… — Выпив, Леха начинал говорить красиво и сейчас умело пользовался этим преимуществом. — Я, может, не живу с ним в одном дворе, как уважаемая мадам Шмуклис, Эммануил Гершевич и дядя Ешта… — Все упомянутые им гости вежливо раскланялись. — Я не знал его до войны, когда от молодого и красивого сержанта Давида Марковича с небольшим успехом бегали по дворам недалекие халамидники…

— Кажись, только вчера было, — буркнул раскрасневшийся от водки Омельянчук. — Я тогда лейтенантом был…

—…Зато я познакомился с Давидом Марковичем в те нелегкие дни, когда подлые враги наступали на нашу прекрасную Одессу, — возвысил голос Леха, расплескивая от воодушевления рюмку. — И я вам доложу, шо свой вклад в победу мы внесли от души и сердца!.. В октябре сорок первого, как сейчас помню, — прет на нас целая румынская дивизия, с оркестром, чин чинарем, впереди иконы несут…

— Уймись, Леша, — пробурчал Гоцман, — у меня уже водка в рюмке остыла.

— Так я ж к этому и веду! — взмахнул рукой Якименко. — Я ж про его подвиги, а он — уймись, Леша! Вот! Это ж и есть самое!.. То есть я хотел сказать — за скромность Давида Марковича! Он же ж герой, а сидит себе спокойно! Ура!.. С днем рожденья!..

— Ур-р-ра!.. — Гости дружно потянулись с рюмками к виновнику торжества, а тетя Песя даже всплакнула от умиления.

— …Так шо ты там говорил за бирки? — зажевав водку куском хлеба с кабачковой икрой, склонился Давид к Фиме.

— Я срезал бирки с тех бебех и выяснил, с какого они склада, — беззаботно повторил Фима, выскребывая остатки тушенки из красивой американской банки.

— Как?

Фима небрежно махнул вилкой: мол, ерунда.

— Как? — железным голосом повторил Гоцман.

— Есть грамотные люди, только они не хочут, шобы их портреты печатали в «Правде». Таки имеют право, а шо?.. Я показал им бирки. Они мне показали склад. Я дал кладовщику немного спирта в зубы, и он напряг мозги за ту партию обмундирования. Ему не было жалко, потому шо я хорошо попросил для дела…

— Та-ак… — протянул Гоцман, наливая рюмку водки.

— Грузовик приезжал неделю назад, — не обратив внимания на реплику, продолжал Фима. — ЗИС, трехтонка, номеров не запомнили… Получал гвардии капитан Бибирев. Особых примет нет, плотненький, крепко сбитый… От вот здесь, у виска, небольшой шрам.

— Выдали по накладной?

Пошарив по карманам штанов, Фима молча протянул измятую накладную.

— Фима!.. — Гоцман одним махом, без тоста, осушил рюмку и аккуратно поставил ее на стол.— Опять?!

— Да он мне сам ее отдал! — стукнул себя в грудь Фима.

— Это же подотчетный документ!..

— Ой, я тебя умоляю!.. — протянул Фима. — Ты посмотри ее, посмотри… Это ж подделка, или я румын. Я покажу ее кой-кому, и они расскажут, где рисуют такой халоймыс.

Но Гоцман, бегло взглянув на бумагу, спрятал ее в карман пиджака.

— Так. Больше ты никуда не полезешь. Завтра придешь, напишешь заявление. Когда зачислят в штат, тогда и будешь совать шнобель у все щели… — Он сердито посопел, вертя в руках рюмку. — Где те несчастные гимнастерки?!

— Сменял на мыло, — быстро ответил Фима.

— Как сменял?! — застонал Гоцман. — Это ж казенная вещь! В общем, так! Завтра!.. Сядешь!.. У моем кабинете!.. И будешь читать Уголовно-процессуальный кодекс от заглавной буквы «У» до тиража и типографии…

— Ой-ой-ой, — насмешливо протянул Фима, — напугал бабу…

Гоцман рывком поднялся с лавки, раздраженно отошел, хлопая себя по карманам в поисках папирос. Фима поймал на себе сочувствующий взгляд Арсенина. На развеселом одесском застолье этот немолодой человек со спокойными строгими глазами смотрелся немного странно.

— Он жесткий… ваш Давид Маркович.

— Дава?! — поразился Фима. — Я вас умоляю! Та он добрый, как телок! Я вообще не понимаю, шо он с таким характером забыл в милиции! Ему ж на самом деле не блатных, а мотыльков ловить!.. Вот Марк был — это таки да! Они с Давой меня взяли у Привоза на кармане. Марк запер у свой сарай. И держали месяц под замком, босяки такие. Пока не дал им слово завязать…

— И завязали? — улыбнулся Арсенин.