Лиля Брик. Жизнь и судьба

Некролог примечателен не только высокой оценкой таланта Осипа и его роли в развитии литературы и культуры за тридцать лет, но и уникальным составом тех, кто его подписал. Вряд ли какое-нибудь иное событие могло объединить тогда под одним документом это блестящее созвездие деятелей искусства. Среди девяноста человек, его подписавших, не только ближайшие друзья Осипа (Асеев, Кирсанов, Шкловский, Катанян, Пудовкин, Кулешов, Крученых, Рита Райт...), но и Борис Пастернак, Сергей Эйзенштейн, Илья Эренбург, Яков Протазанов, Борис Барнет, Самуил Маршак, Соломон Михоэлс, Сергей Юткевич, Ираклий Андроников, Михаил Светлов, Александр Тышлер, Натан Альтман, Николай Харджиев. И даже руководители Союза писателей Александр Фадеев и Николай Тихонов. «Официальные» писатели Всеволод Вишневский, Николай Погодин, Сергей Михалков, Василий Лебедев-Кумач, Демьян Бедный. Артисты Эраст Гарин, Владимир Яхонтов, Рина Зеленая. Литературоведы Борис Томашевский, Григорий Винокур, Петр Богатырев, Евгений Тагер, Леонид Тимофеев. Впрочем, ни одного незнакомого имени в этом поразительном списке нет вообще.

Откликнулся стихами на смерть Осипа, так верившего в его поэтическое будущее, Николай Глазков: «Даже у тех, кто рыдать не привык, / Слезы лились из глаз. / Умер Осип Максимович Брик, / Самый умный из нас». Скорбели его ученики — он только что начал вести семинар в Литературном институте. Среди тех, кого он первым заметил, был прославившийся в будущем Юрий Трифонов: его дарование расцвело лишь в шестидесятые — семидесятые годы.

Лиля долго не могла прийти в себя. Позже она говорила: «Когда умер Володя, когда умер Примаков, — это умерли они, а когда умер Ося. — умерла я». Остались так и не написанными мемуары Осипа о Маяковском. Он готовился начать работу над ними, и это стало бы, несомненно, очень большим вкладом в «маяковиану». Не стало...

В сентябре, впервые после девятилетнего перерыва, Арагоны приехали в Москву. Теперь они оба считались героями французского Сопротивления (Эльза, кроме того, не «всего лишь» писательской женой, а лауреатом Гонкуровской премии). Лиля же пусть и не первой дамой, но знаменитостью, устоявшей в годы жестоких «чисток» и медленно возвращавшей себе относительно стабильное место в советском истеблишменте. Сталин был жив, его отношение к «жене Маяковского» оставалось в силе, хотя о возврате к эйфории начала 1936 года не могло быть и речи. В тридцатом Эльза и Арагон приезжали утешать Лилю после гибели Маяковского — это им удалось без труда.

Сейчас ситуация была в корне иной: горе ее оказалось безутешным, Осипа ей не мог заменить никто. Долгожданное свидание не принесло удовлетворения никому. Уже 14 октября Арагоны через Прагу вернулись в Париж. Однако переписка между сестрами возобновилась с прежней, казалось бы, неповторимой интенсивностью.

Все, у кого были родственники и друзья за границей, старались тогда это скрыть или хотя бы подчеркнуть полный разрыв прежних отношений и связей. Для Лили в этом не было никакой нужды: с учетом положения, которое Арагон занял во французской компартии, родственная связь этой знатной четы с Лилей могла быть поставлена ей только в плюс. И ЦК, к Союз писателей видели здесь возможность и потенциального влияния на «крупного французского писателя и общественного деятеля», и сближения с ним (да и со многими другими «прогрессивными» кругами, к которым он примыкал) по «неформальным» каналам.

Надежды эти были отнюдь не призрачными. И в 1946-м, когда кремлевский гнев обрушился на Анну Ахматову и Михаила Зощенко, и в 1948 году, когда по указанию Сталина его правая рука Андрей Жданов издевался над Сергеем Эйзенштейном и Дмитрием Шостаковичем, Всеволодом Пудовкиным и Сергеем Прокофьевым, глумился над генетиками и восхвалял невежественного шарлатана, «народного академика» Трофима Лысенко, когда вся советская пресса истерически клеймила «низкопоклонство перед Западом», — Арагон был страстным пропагандистом этой кампании, полагая, что исполняет свой «партийный -долг».

Он был слишком умным и тонким человеком, чтобы без чьей-либо подсказки, тем более без подсказки товарища Жданова, разобраться в музыке Шостаковича и фильмах Эйзенштейна, отличить жалкую мазню представителей «социалистического реализма» от творчества подлинных художников. Но он был дисциплинированным членом «совершенно независимой и свободной» французской компартии и поступал так, как положено: ведь свобода, по марксистско-ленинской доктрине, — это осознанная необходимость.

К тому же рядом была Эльза, а у Эльзы в Москве жила сестра Лиля. Поэтому свое понимание искусства он мог оставить лишь для себя самого и для узкого семейного круга, а публично выражать лишь то, что приказано. Дисциплинированный член партии не должен был сам разбираться в музыке Шостаковича, в фильмах Эйзенштейна и в творчестве «всяких там Сезаннов и Матиссов»: товарищ Жданов уже сделал это и за него, и за многих других.