Лиля Брик. Жизнь

Но в конце пятидесятых они как бы познакомились заново, словно впервые увидели друг друга. Изменилось время, изменились в какой-то степени они и их взгляды. Симонов ушел от Серовой; Лариса Жадова по-другому смотрела на левое искусство и была симпатична Лиле Юрьевне. Она говорила, что Лариса сильно повлияла на Симонова, сделала его мягче, человечнее, «левее». Что после «ссылки» в Узбекистан он сильно изменился в лучшую сторону. С Эльзой Триоле он в это время работал над сценарием фильма «Нормандия — Неман». Но не только это явилось причиной сближения. Когда они лучше узнали друг друга, они подружились домами. И последние лет двадцать это была самая настоящая дружба — верная и искренняя. Им было интересно общаться, переписываться, разговаривать — о войне, о Франции, о жизни, об искусстве, о Маяковском… ЛЮ рассказывала о нем вещи очень личные, которые Симонов не мог узнать ни от кого, кроме как от нее. Много говорила о Брике — таком, каким она его считала. Она снимала христоматий- ный глянец с личности Маяковского, рассказывала много интересного о друзьях и врагах поэта, об Арагоне и Эльзе — «со своей колокольни». («Зачем же мне спускаться со своей и залезать на чужую?» — сказала она однажды.)

Летом 1978 года, когда не стало Лили Юрьевны, в разговоре с Константином Михайловичем я сказал, что вот, мол, какие две потери для вас в один год — Роман Кармен и Лиля Юрьевна. С Карменом они дружили и много раз работали. Симонов, помолчав, ответил: «Нет, Кармен, конечно, это тяжело. Но уход Лили Юрьевны — потеря для меня незаменимая. Она была самым большим моим другом».

И я уверен, что развеять свой прах он решил под влиянием Лили Юрьевны. Вскоре после ее похорон он слег в больницу и, безнадежно больной, звонил Василию Абгаровичу и расспрашивал, как это было, кто выполнил ее волю. Потом долго молчал. Вскоре его не стало.

Но пока — шестидесятые годы. Константин Михайлович дарит ей свою военную прозу, романы, публицистику. Она с интересом их читает, о чем говорит или же пишет ему в Среднюю Азию — там он жил одно время в хрущевской опале. Симонов внимательно прислушивался к ее мнению или замечаниям, если таковые были. Об этом — в их письмах, которые лежат в архивах РГАЛИ.

«Дорогая Лили Юрьевна! — писал Симонов 15.1.1960 года. — Спасибо, что написали про роман! Рад, что конец показался Вам не хуже начала. Этого я больше всего боялся в последние месяцы работы, уже устав и потеряв свежесть взгляда на то, что делал.

Я очень рад, что книга эта — Вам по душе. Для меня хороши она или худа, — но это самая душевно важная работа из всего, что я делал за последние 15 лет.

Жизнь наша идет хорошо, и я бы сказал даже — прекрасно, — если бы не «дамоклов меч» в виде «Нормандия — Неман». Сегодня ночью два раза звонили-теребили, что-то рассказывали и объясняли, а в общем, все это угрожает мне еще одной поездкой в Москву. А ехать смерть как не хочется — хочется тут посидеть, оглядеться, сесть за новую работу.

В общем, хожу злой по этому поводу, и наоборот — добрый по всем остальным.

Если буду в Москве — буду звонить Вам!

Большой привет Василию Абгаровичу.

Лариса, наверно, напишет отдельно, она сидит и диктует сейчас разные свои мексиканские мысли.

Крепко жму Вашу руку. Ваш Константин Симонов.

Ташкент».

Зная, как ЛЮ любит прикладное искусство Средней Азии, он прислал ей шесть покрывал с узбекской набойкой, которые она повесила у себя на даче как занавески. И очень их любила.

Однажды ЛЮ, Симонов и Маргарита Алигер весь вечер читали стихи и переводы Пабло НерудЫ, а Маргарита Иосифовна рассказывала, как была у него в Чили и что у него необыкновенный дом на берегу океана, показывала альбом.

Если «перлюстрировать» переписку ЛЮ и Эльзы шестидесятых годов, то каждая встреча с Симоновыми — в Париже или Москве — описана в их письмах. Как выглядели Лариса и дочки, о чем разговаривали, что ели, что напечатал Константин Михайлович. Рассказывалось

опремьере спектакля Симонова или о перипетиях с фильмом по его сценарию. И всегда о нем писалось только хорошее.