«Лимонка» в тюрьму (сборник)

Спустя ещё некоторое непродолжительное время он предложил мне остаться работать на централе в хозбанде. Тут же я ответил, что понимаю – тут без доносов на других не обойдёшься, а на это мне не позволяют пойти некоторые проблемы личного плана. Дополнив для убедительности, что вообще я мог остаться с таким же успехом работать на Бутырках. На тех же условиях, что ваши, только с большим комфортом. При друзьях и родственниках под боком. Но вот против совести не попрёшь.

Последнее утверждение его, по-моему, убедило больше первого. Он на секунду оторвал свой пытливый взгляд от журнала и посмотрел с прищуром на меня. Потом кивнул и сказал: «Ну хорошо, дело, Максим Александрович, ваше». Через минуту я уже шёл по коридору так же долго, но явно другим путем.

Когда я вернулся, Володя, подождав, пока меня расспросят о разговоре, подошёл ко мне.

– Ну, и что дальше? – спросил он.

– В смысле? – не понял я.

– Их схватили с Муссолини, и что?

– Да ничего. Командир партизанского отряда до рассвета посадил их вместе. А наутро повёл его расстреливать. Дал им попрощаться…

– И его расстреляли?

– Не совсем только его. Клара вдруг пожелала быть расстрелянной вместе с ним. И встала рядом. Их расстреляли обоих.

– Как? И её не оттащили?

Я отрицательно замотал головой.

– Вот это женщина! Как, ещё раз, её звали?

– Клара. Клара Петаччи… Мало того, очевидцы утверждают, что, когда их расстреливали, Клара обняла Муссолини, закрыв его. Первые пули попали в неё.

– Крутая подруга. Я слышал, что Муссолини там уважают, много всего сделал и евреев у себя особо не трогал?

– Да, похоже на правду. Он много стадионов у себя построил, промышленность опять же. И многие его ближайшие соратники были женаты на еврейках. А что?

– Да не, ничего…

Смерть быстро проверяет людей на вшивость. Я верю смерти, и, по большому счёту, только ей и верю. По-моему, это самое яркое в жизни событие после рождения. Это чудо из чудес. Гораздо более глубокое по смыслу, чем рождение, потому что рождение не вызывает много вопросов, а смерть оставляет только неразрешённые вопросы.

Чувство смерти – очень холодное и завораживающее чувство, такое… напряжённо сладкое, если попробовать его проанализировать…

Этап в зону

Из тюремной камеры меня вывели в каптерку, где вручили изъятые у меня при поступлении на Уфимский централ вещи. Получив баул, я положил туда пакет со сменным бельем и кое-какими мелочами, который мне позволили взять с собой в камеру. И пошёл перед конвойным, по путаным лестницам и коридорам, на сборку, где ожидают этапа заключённые.

Сборка представляла собой холодное и сырое помещение, многократно виденное в штампованных советских фильмах про царя и революционеров. С усмешкой я вспомнил, как мечтал быть похожим на этих героев, вроде Камо или Баумана. Вот и сбылась мечта идиота, хожу руки за спину с личной охраной, которая открывает и закрывает передо мной двери. Езжу с эскортом и на машине с мигалками.

На сборке я был первым, кого привели. Я сразу достал тетрадку и стал переписывать туда стихи из полученного Емелина, опасаясь, что в лагере у меня эти книги отнимут опять. Я оказался прав: так всё впоследствии и вышло.

Раздался скрежет тормозов, и в мой холод вошел пожилой заключённый. Познакомились, я достал кругаль, и мы, вскипятив воды, заварили чифирь. Его звали Пятак. Это была у него не первая ходка. Он был наркоман с большим стажем, колоться начал ещё в восьмидесятые. Срок – пять лет за торговлю. Мать у него тоже старая зэчка, по-моему, занималась профессионально кражами и была авторитетной уголовницей. Впоследствии Пятак, ссучившись ещё в этапке, придя на свидание с матерью, услышит от неё: «Лучше не выходи из зоны, сама тебя закажу. Постыдился бы кровь пить у мужиков с таким остервенением!»

Постепенно сборка стала заполняться. Пятак стал общаться со старыми зэками. Рассказывал, помню, историю, как где-то в Мордовии, лет двадцать назад, за червонец уговорил конвойных, чтоб его закрыли в один «стакан» с женщиной-этапницей.

Там же я разговорился с пареньком, моим тёзкой Максимом. Он был в лагерной робе, головной убор у него был в виде чёрной «жириновки» с кожаным околышем. Видимо, кто-то подогнал на этап. Впоследствии я видел такую же у нас в отряде, но её никто не носил. За неё сразу можно было получить ШИЗО суток тридцать.

Он ехал с больнички на тринашку. Коротко рассказал, что их ОСУОН греется, откусали собственную библиотеку. И вообще положение нормализовалось, и жить можно.

Через несколько часов нас вывели и стали грузить в автозаки.