Лингво. Языковой пейзаж Европы

Затем свой вклад в хаос вносит рационализация номер два: отбрасывание безударных окончаний. Это нам тоже знакомо: именно так происходит и в английском и во французском. Вот всего один пример из многих тысяч: у слова good (хороший) было с десяток форм, включая gode, godne и godum, прежде чем его усекли до самого основания. (И правильно сделали, верно?) А когда из латыни вырос французский, старое слово bonus (с тем же значением – хороший) превратилось в bon – и для французского такое обращение с окончаниями типично. Эти изменения бесспорно упрощали английский и французский, так что рационализация давала существенные преимущества. То же и в валлийском: tabarna и teka потеряли конечные 

a и превратились в tafarn и teg. Теперь можно было бы ожидать, что раз tafarn кончается на согласную, честная таверна будет теперь обозначаться просто tafarn teg. Но после того, как слово teka столетиями произносилось с d из-за предшествующего a

, валлийский привык к этому, и честная таверна превратилось в tafarn deg. Появившись с приливом, d осталась и после отлива. В других же случаях, когда существительное раньше не кончалось на гласную (например, eskopos), у валлийского не было стремления произносить t как d. Теперь, когда от слов оторвались окончания, eskopos tekos превратилось в esgob teg: многое изменилось, но 

t осталась на месте. И снова это лишь один пример: во множестве разных мест происходили различные мутации.

Финальный лоск навела рационализация номер три: правила сделались более логичными. И снова – так поступают все естественные языки: вспомните, как английский избавился почти от всех «нелогичных» форм множественного числа (eyen, namen, kine), оставив лишь несколько диковинок вроде men (мужчины) и sheep (овцы). Согласно старым, сложным правилам валлийского, глаголы вызывали мутации в одних существительных и не вызывали в других. Теперь же прямое дополнение обычно подвергается мутации, а подлежащее – обычно нет. Это определенно проще, но есть и оборотная сторона: мутации больше не облегчают произношение. И конечно, многие существительные вообще не подвержены мутациям, потому что это зависит от первой буквы (помните?), а часто еще и от рода.

Что за беда, можете сказать вы. Если люди говорят на своем языке, им совсем не обязательно понимать, как устроена его грамматика и почему так вышло. Верно, но суть в том, что последовательная рационализация привела к тому, что грамматика валлийского, насыщенная практически бесполезными правилами, делает его тайной за семью печатями для посторонних.

Последнее слово – будь оно валлийским – могло бы существовать в формах фосторонние, босторонние или мхосторонние. И подумайте о валлийских лексикографах. Вот уж федняги!

 Валлийское происхождение слова penguin

(пингвин), исходно означавшего большую гагарку, спорно. Coomb (ложбина) и corgi (корги) определенно заимствованы из валлийского, а возможно, что и flannel (фланель).

 Cwtch – чулан под лестницей. Примечательно, что это слово означает еще и объятия.

40

Строго эргативный

Баскский

Вода течет, горы – нет. Горы подвергаются эрозии со стороны стекающей по их склонам воды, но никогда не сдвигаются с места. Индоевропейские языки похожи на воду. В течение нескольких тысячелетий они растекались почти по всей Европе (и Южной Азии) и в некоторых местах уже исчезли. За последние несколько столетий они заполонили весь земной шар, и теперь полмира говорит на индоевропейских языках: английском, испанском, португальском, французском и т. п.

А вот баскский подобен горе. Какими бы языками его не заливало – кельтскими, латынью, готским или берберским, – он тысячелетиями стоит непоколебимо. Когда-то давным-давно он, возможно, жил в окружении родственных языков, но все они давно канули в Лету. Теперь баскский – язык-остров (лингвисты называют такие изолятами): гора, выступающая из воды, среди моря индоевропейских языков.