Линия фронта

Любаша сидела на крыльце и смотрела в голубое весеннее небо. И глаза у нее от этого неба были голубыми, а лицо отрешенным, словно она жила там, на невидимых сейчас звездах, в окружении сказочных принцев и фей.

Возле калитки, спрятавшейся в кустах мелких роз, белых, розовых, ярко-красных, шептались Степка и Ванда.

— Все сказку слушает…

— Часто с ней это бывает?

— Бывает… Она сама мне под большим секретом поведала. Слышится ей в такие минуты чей-то голос…

— Мужской, женский? — спросила Ванда.

— Не знаю. Только сказки ей рассказывает все больше про мертвецов… И про звезды.

— Ой!.. — поежилась Ванда.

Брат посмотрел на Любашу, приставил палец к виску, покрутил и многозначительно присвистнул.

Может, от этого свиста Любаша и спустилась с небес. Спросила по-будничному озабоченно:

— Степка, у нас есть мешок?

— Какой? — не понял он.

— Обыкновенный. — В голосе сестры чувствовалось обычное, нормальное для ее паршивого характера раздражение.

И Степке стало ясно, что со сказкой на сегодня покончено.

— Должен быть, — ответил он.

— Я и без тебя знаю, что должен быть. — Любаша со вздохом поднялась с крыльца. — Спрашиваю: где?

— Если хотите, я принесу, — вежливо сказала Ванда.

— Вот что значит девочка! — сказала Любаша. — А мальчишки — сплошная бестолковщина.

— Сама ты бестолковщина! — сказал Степка и на всякий случай выскользнул за калитку.

Но Любаша не разозлилась и не запустила в брата ничем тяжелым. Она как-то равнодушно сказала:

— Хорошо. Запомню твои слова. Неси, Ванда, мешок. И спроси у мамы разрешения пойти со мной. А этот мудрец пусть останется дома.

Но Степка, конечно, не остался. Он плелся за ними, как собака, увязавшаяся за хозяевами, не решаясь приблизиться, но и не отставая. Корчил рожицы, когда Любка и Ванда оборачивались. А они смеялись откровенно и вызывающе.

Солнце стояло уже над портом. И тени деревьев не пересекали улицу, а залегли вдоль заборов. Улица изгибалась в гору светлая-светлая. Цвели розы, сирень, акации. Но улица не пахла цветами. Она была пронизана запахом моря, как солнцем был пронизан этот ясный, голубой день.

Любаша и Ванда остановились возле калитки бабы Кочанихи, о чем-то поговорили с ней. Потом баба вынесла три большие бутылки. И Любаша спрятала их в мешок.

Наконец она поманила Степку пальцем, милостиво сказала:

— Грубые люди всегда отличались большой физической силой. Покажи-ка и ты свою!

Степка взял мешок.

Они ходили от двора к двору, точно странники. Объясняли, что им нужны бутылки, большие бутылки из-под вина. Эти бутылки они отнесут в школу, а оттуда их отправят на фронт.

Повторять все это приходилось возле каждой калитки. И у Любаши, как она заявила, «устал рот». Тогда они стали объясняться с хозяевами по очереди: Ванда, Степка, Любаша.

Бутылок в мешке прибавилось. Он был полон только наполовину, когда они остановились возле одного дома, утонувшего в листьях, точно птичье гнездо. Очередь «выступать» была Степкина, и он закричал хрипловатым, ломающимся голосом:

— Тетенька!

Они везде кричали «тетенька», ибо кричать «дяденька» в военное время было просто бессмысленно. Правда, случалось, что на крик выходил какой-нибудь старичок, тогда они говорили «дедушка». Однако в этот раз на голос Степана вышла тетенька. Впрочем, она не вышла, а выплыла, но не как лебедь, а как утка, небольшая, с прилизанными, видимо недавно вымытыми волосами.

— Здравствуйте, извините за беспокойство, — сказал Степка.

— Ну какое же там беспокойство! — очень громко и очень напевно ответила тетенька. Щеки и нос ее сморщились в улыбке, а глаза оставались маленькими, острыми, как шурупчики.

Она подошла к калитке и коснулась ее ладонями, белыми и пухлыми, точно пышки.

— Мы собираем бутылки, — сказал Степка. — Для фронта.

— Значит, правда, что всем красноармейцам дают по сто граммов, а командирам по двести? — спросила тетенька.

— Не знаю, — ответил Степка. — Мы собираем бутылки для танков.

— Для борьбы с танками, — поправила его Ванда.

— Вот так дела! — по-прежнему напевно, но с оттенком изумления произнесла тетенька.

— В них жидкость наливать специальную будут, — поспешно пояснил Степка. — А потом поджигать…

— Спичками? — еще более изумилась тетенька.

Степка беспомощно посмотрел на Любашу. Но было очевидно, что она тоже не знает, чем станут поджигать бутылки.

Нашлась Ванда. Она сказала:

— Жидкость особая. Она воспламеняется от удара.

Позднее Степан узнал, что Ванда объясняла не совсем правильно, но тогда он обрадовался ее ответу.

— Да, от удара… Для этого нужны большие бутылки. Не меньше чем на семьсот пятьдесят граммов.

— Есть такие бутылки, — сказала тетенька.

— Принесите! — попросил Степан.

— Как же я принесу? — опять изумилась тетенька. — Их очень много…

Бутылок действительно было много. И все из-под шампанского. Они лежали в старом, запущенном свинарнике. Двери свинарника висели на одной петле, крыша сильно прохудилась, и бутылки лежали грязные, запыленные.

— Все в мешок не влезут, — сказала Любаша. — Придем еще раз.

— В мешок все не войдут, — согласилась и тетенька. — Мешок мал.