Линия фронта

— Я уже подумала. По правде. «Здравствуй, папочка. Нас постигло большое горе. Нашу маму убило осколком. Я осталась одна…»

Очень, очень ему было жаль Ванду в ту минуту. И Степка, наверное бы, расплакался, если бы дворняга Талка, которую на ночь привязывали к дереву, вдруг громко не залаяла и не бросилась на кого-то. Степка соскользнул с кровати.

— Пошел вон, кабыздох! — сказал чей-то знакомый голос.

Около крыльца стоял человек в военной форме и размахивал пистолетом.

— Эй! Хозяйка! Есть здесь живая душа?

— Талка! — крикнул Степка. — На место!

И побежал к военному, потому что узнал его. Это был шофер Жора.

Левая рука Жоры висела на перевязи, и бинт был широкий, но, наверное, не очень свежий, потому что он не белел в темноте, а просто был светлее, чем гимнастерка.

— Какого черта вы здесь сидите? — громко, без раздражения спросил Жора. И прошел мимо мальчишки, но, сделав несколько шагов, остановился и спрятал пистолет.

Он теперь стоял впереди, напротив разбитого крыльца, и Степка видел его спину, занятую скаткой и вещевым мешком, и голова под пилоткой казалась такой маленькой, что Степан усомнился: шофер Жора это или кто другой?

Из сада, который от калитки выглядел совсем темным, непроницаемым, спешила мать. Она ходила в старых, разношенных галошах, и они чавкали, как земля в слякоть, поэтому Степка и догадался, что идет мать, а не Любаша и не Ванда, хотя ни фигуры, ни силуэта из-за тьмы различить было невозможно.

— Кто здесь? — не очень смело спросила мать.

И Жора узнал ее и поздоровался. И Нина Андреевна тоже признала его, сказала:

— Добрый вечер.

— Поехали со мной в Сочи, — сказал Жора. — Я еду в госпиталь и возьму вас с собой.

— Сейчас все едут в Сочи и в Абхазию, — согласилась Нина Андреевна. Но тут же возразила: — А у меня здесь работа. И что я там стану делать без денег с тремя детьми?

— Я не ослышался? — спросил Жора. — С тремя?

Он был чуточку пьян и вроде бы позировал, а может, Степке только казалось это.

— Погибла соседка. Ее девочка живет с нами, — сказала мать.

— Ванда. Помнишь, я говорил тебе про Ванду? — сказал Степка.

— А, Ванда… Помню, — сказал Жора.

Но, конечно, не помнил…

Степка оставил Жору вдвоем с матерью, которую шофер все пытался убедить переехать в Сочи, и пошел в кроватям.

Ванда и Любаша уже сидели в платьях и поправляли волосы.

— Это приехал Жора. Он влюблен в Любашу. В нее всегда кто-нибудь влюблен.

— Лучше надень штаны, — сказала Любаша.

Возразить было нечего: Степка и позабыл, что, как спортсмен, расхаживал в одних трусах.

— Тепло. Уж не к дождю ли? — рассудительно заметил он, желая перевести разговор на другую тему.

— Я за дождь, — ответила Любаша. — Целую ночь могли бы спать спокойно.

— Под открытым небом? Фантазерка! — засмеялся Степка.

Ванда пояснила:

— Мы уйдем к тете Ляле. Фрицы в дождь не прилетят.

В ее сумке лежали ключи от домика тети Ляли. И домик стоял уютный, зеленый, целый, с закрытыми ставнями, но во дворе, близ дома, не было бомбоубежища. А баба Кочаниха, жившая по соседству, забор в забор, бегала прятаться от бомбежек вверх по улице, к своим знакомым, у которых была очень маленькая щель, и четверо лишних людей едва ли там поместились бы.

Во дворе у Мартынюков была печка. С помощью бабки Кочанихи они сложили ее возле ранней черешни, из настоящего кирпича. Но глина потрескалась. И все знали, что она потрескается, когда высохнет, но песок был только у моря. И они мазали печку жидкой глиной. Сырая, она была такая красивая. А потом появились трещины и сквозь них стал проходить дым, но тяга была хорошая. И мать готовила на печке.

В вещевом мешке у шофера Жоры оказались буханка хлеба, сухари, мясные и рыбные консервы, немного сахару и пачка соли. И еще по куску туалетного и хозяйственного мыла.

Туалетное мыло Жора оставил себе, а все остальное щедро пожертвовал Нине Андреевне. Она принялась вторично готовить ужин. На этот раз были длинные макароны с мясными консервами. А у Жоры еще нашлась фляжка с водкой. И даже Ванде и Степке досталось по глотку. Степка захмелел, и ему захотелось громко говорить и целоваться с Вандой.

Сидели за столом в самшитовой беседке. Над головой темнели листья груши и небо. Квадратное пятно клеенки и разделяло всех, и соприкасало, словно причал. Но море шумело очень далеко. И его было слышно тогда, когда за столом возникала тишина. Но в тот вечер это случалось редко.

Жора предложил:

— Выпьем за Сливу!

А Любаша сказала:

— Лучше за грушу!

И тут они сцепились…

— Слива за тебя жизнь отдал! — закричал Жора.

— Говори, да не заговаривайся, — возразила Любка.

Она не знала, что был такой хороший боец Слива, и думала, что захмелевший Жора несет околесицу. А Жора управлял машиной лучше, чем языком. И не мог сказать то, что хотел. Бормотал:

— Люди кровь проливают… А тебе, думаешь, можно все, потому как красивая. Разве заслуга машины, что ее с завода красивой выпустили?

Нина Андреевна успокаивала:

— Ты уж не кричи, Жора. Красинины услышат, из мухи слона сделают.

Жора неловко повернулся, ударился раненой рукой о стол. И сморщился от боли, и слезы потекли у него по небритым щекам.