Линкольн

В одном из домов в Хантингтоне, Лонг Айлэнд, мать и ее сын Уолт Уитмен еще рано утром узнали печальную весть; они не смогли ни завтракать, ни обедать в этот день. Они передавали друг другу экстренные выпуски газет, и лишь изредка можно было услышать слово, другое — не больше. Сын решил, что ежегодно в день 14 апреля он будет уставлять свою комнату ветками сирени, для него это будет святой день в память о человеке, которого он характеризовал как «великолепнейшую фигуру на изобилующем драмами полотне девятнадцатого века».

Папаша Авраам ушел. Старина Эйби! Не будет больше рассказов об этом человеке, живущем в Белом доме в Вашингтоне. Люди сохранили газеты или вырезки из них — его речь в Геттисберге, некоторые его письма, речь, произнесенная при вторичном вступлении на пост президента. Теперь газеты выходили в черных, как креп, рамках. Нужно было сохранить память о нем, о том, что осталось, — о светлой жизни, прожитой им, о ее значении. Этого не отнять было никому.

5. «Дерево лучше всего измерить, когда оно повалено»

В огромных каменных соборах городов, в скромных деревянных церквах поселков, в маленьких бревенчатых церквушках, на перекрестках сельских дорог, в часовнях госпиталей и по крайней мере в одной государственной тюрьме, во время богослужений на кораблях военно-морского флота и в армейских лагерях в пасхальное воскресенье читались проповеди, посвященные памяти убитого президента.

Пастор Фротингам сказал, что народ горевал потому, что он потерял друга, которого любил просто как человека: «У него почти не было состояния, он не нуждался в званиях. Его личные достоинства выпирали сквозь мундир официального положения, так же как угловатость его фигуры не могла быть скрыта парадным костюмом, как кости его огромной кисти выпирали сквозь перчатки… Он был личностью с сильным характером и никак не марионеткой… Страна не прославляет его как полубога, она оплакивает его как друга. В своей работе он олицетворял народ, чьим органом и орудием президент Линкольн всегда был. Такая скромность превосходит всякое понимание, она переходит в полное самоотречение, она граничит даже со святостью… Он работал и ждал, ждал и работал… терпя многое и от своих друзей… он принимал страдания, переносил горе, прятал свои чувства и выполнял свой долг!»

Во многих проповедях и передовицах газет Линкольна приравнивали к Моисею после перехода через пустыню — оба увидели Землю Обетованную с горы лишь затем, чтобы умереть.

В десятках проповедей перед паствой из состоятельных и влиятельных прихожан радикалы настаивали на строгом суде и повешении лидеров южан. В особенности эта линия выявилась в проповедях протестантских священников в Бостоне. Однако в других городах и общинах духовенство скромно придерживалось строго духовного утешительства и избегало политики.

Примерно в гаком же духе говорили о Линкольне в костелах и синагогах. Генри Бичер в своей проповеди сказал:

«О Иллинойс, четыре года тому назад мы взяли у тебя человека неиспытанного, из гущи народной. Мы возвращаем тебе могучего победителя. Но он не твой больше, он принадлежит нации; он теперь не наш только, а принадлежит всему миру.

О прерии! В центре этого огромного континента его прах найдет свой покой и станет священным сокровищем для паломников, несметных числом, влекомых к этой гробнице, чтобы возжечь заново свое рвение и патриотизм.

Вы, ветры, мчащиеся над широкими просторами Запада, воспойте ему реквием! Вы, люди, узрите мученика, чья кровь с отчетливостью слова изреченного умоляет о верности, о свободе, о законности».

Все громче раздавались голоса, требовавшие смертной казни не только Джефферсона Дэвиса, но и генерала Ли.

Черными типографскими рамками, передовицами, письмами читателей, вдохновенным потоком стихов газеты откликались на народное горе. Еженедельные журналы, ежемесячники тоже были обрамлены черным. Выпуск нью-йоркской «Геральд», содержавший замечательно написанную расширенную биографию Линкольна и полную подборку последних новостей, был раскуплен в Вашингтоне в течение 15 минут. На следующий день за номер этой газеты в Вашингтоне платили по 10 долларов.

Уильям Кэртис писал в еженедельнике «Харпере уикли» о Линкольне, что «…он видел дальше и глубже других, хотя в волнах смутного времени, в которые он был брошен, немногое можно было ясно рассмотреть…».