Лёха

Бурят не очень хорошо говорил по-русски, особенно когда волновался. С Семеновым ему было проще общаться. Но волновался он сильно, потому как раньше не видал подобного. Его товарищи словно валяли дурака, но получалось это жутковато, и несколько раз Жанаев всерьез испугался, что придется утром рыть для них могилу. Та еще ночка у него получилась. Только уже утром понял, что худшее миновало, и сильно обрадовался. Плохо одному в этих лесах остаться. Потому и ухаживал за страдальцами, как заботливая нянька, а со старым сослуживцем даже уже и юморить начал.

– Рассказывай. Только сядь подальше, колбасой пахнешь, а мне не по себе что-то… – сказал Семенов.

Бурят сел в привычную свою позу, по-турецки сложив ноги, и негромко стал описывать, что да как происходило тут ночью. Семенову оставалось только удивляться рассказу. Сам он не очень твердо помнил, что было после того, как их кто-то обстрелял из пары винтовок. Помнил еще, что сначала хотел рубануть очередью как надо, а потом подумал, что раз едут на немецком тарантасе и в немецких касках, то стреляют, скорее всего, свои, и потому влепил очередь явно мимо. Помнил еще, что такая провидческая мысль восхитила его самого своей глубиной и мудростью, хотя сейчас ничего особенного в простом этом решении он не видел.

Жанаев вообще оценивал их вчерашнее действие, как «шумашестиэ». Пожалуй, он в этом был прав, выходки и впрямь были достаточно безумные. Но то, что они вытворяли, пока ехали по дорогам, еще как-то понималось, хотя и удивляло теперь дурашливой лихостью и безоглядностью, а вот когда все трое приятелей стали по очереди вырубаться, тут-то бурят всерьез испугался. С трудом удалось загнать вездеходик в гущу леска подальше от дороги, и тут у Лехи окончательно выключилось сознание. Бурят пытался договориться с остальными двумя товарищами, но те совсем из ума вышли. Семенов как заведенный стал заряжать и разряжать магазины к своему пулемету, а когда бурят к нему обращался, отвечал, что вот сейчас закончит, и продолжал делать одно и то же, то выщелкивая патроны, то вставляя их обратно. Середа тоже вел себя странно, ни с того ни с сего начав повторять фразу, что какая-то неведомая Ленка – дура. Потом не то уснул, не то сознание потерял. Перепугавшийся бурят еще успел до темноты нарубить штыком лапника и веток, устроил под здоровенной елью лежбище, застелил все это нарезанным в бэтээре кожзаменителем и, стянув с товарищей немецкие плащ-палатки, состряпал нечто вроде тех шатров, что делали немцы. Середа к тому времени уже сидел с закрытыми глазами и пускал слюни, Леха похрапывал, а Семенов, невзирая на темноту, лязгал и лязгал патронами, словно в него злой шутхыр[69]

вселился. Бурят затащил двоих спящих в палатку, пристроился сам и спал урывками. Просыпаясь только для того, чтобы услышать все тот же тихий лязг. Не выдержал и посреди ночи вылез к свихнувшемуся товарищу. Все попытки отвлечь того от странного занятия провалились, Семенов соглашался с тем, что ему говорилось, вроде как разумно обещал сейчас закончить – и продолжал все то же самое. Единственное, что сработало, так это фляжка с водой и приказ: «Пий!» Сумасшедший выдул флягу чуть ли не одним жадным длиннющим глотком и после этого вырубился так же, как и двое других.

Трясущимися руками бурят сунул в рот сигаретку и, наплевав на маскировку, покурил, чтобы немного успокоиться. Уволок и Семенова в палатку, покараулил, вздрагивая от ночных шорохов, с тревогой встретил серенький рассвет, спрятался от моросившего дождика в палатку, потом проснулся от странного хрипа. После этого только и бегал к ручейку неподалеку, наполняя флягу, потому как, не приходя в сознание, трое пили жадно.

После очередного забега за водой обнаружил, что Семенов вылез из палатки и дышит, словно рыба на берегу. Порадовался тому, что сослуживец не помер, продолжил поить – и потихоньку сознание вернулось и к Семенову, и к Середе, а вот Леха долго не мог прийти в себя. Сейчас Середа опять спит, и этот Леха – тоже. А сам бурят ничего понять не может.

Семенов и сам ни черта не понимал.

С чего ему так было дурно? Ну выпили немного вина вчера. Сладкое, как церковный кагор. Ну не ели два дня. Тоже бывало. Немцы гоняли, маршировать пришлось несколько десятков километров. Но все равно непонятно, с чего такая полная разбитость?

В голове от мыслей стало тесно, и она опять разболелась, что для Семенова было опять же совершенно неожиданно – раньше голова у него практически никогда не болела. Принять вариант, предложенный бурятом, суеверно полагавшим, не злые ли духи тому причиной, было недостойно двух красноармейцев, да еще и взрослых мужчин впридачу. Кое-как пришел в себя Середа, неприязненно молчал, пока Жанаев разжигал маленький, незаметный днем костерок. Наконец и Леха приполз, словно побитый пес. И оказалось, что потомок забыл свое имя и не откликается, да еще и никого из присутствующих не узнает.

Дела-а-а!..