Лирика

она возникла из ночных огней

без всякого небесного знаменья…

Пальтишко было легкое на ней.

Всё позабыв – и радости, и муки,

он двери распахнул в свое жилье

и целовал обветренные руки

и старенькие туфельки ее.

И тени их качались на пороге,

безмолвный разговор они вели,

красивые и мудрые, как боги,

и грустные, как жители земли.

Не верь войне, мальчишка…

Не верь войне, мальчишка,

не верь: она грустна.

Она грустна, мальчишка,

как сапоги тесна.

Твои лихие кони

не смогут ничего:

ты весь – как на ладони,

все пули – в одного.

Песенка о бумажном солдатике

Один солдат на свете жил,

красивый и отважный,

но он игрушкой детской был,

ведь был солдат бумажный.

Он переделать мир хотел,

чтоб был счастливым каждый,

а сам на ниточке висел:

ведь был солдат бумажный.

Он был бы рад в огонь и в дым,

за вас погибнуть дважды,

но потешались вы над ним,

ведь был солдат бумажный.

Не доверяли вы ему

своих секретов важных.

А почему? А потому,

что был солдат бумажный.

А он, судьбу свою кляня,

не тихой жизни жаждал,

и все просил: «Огня, огня!» —

забыв, что он бумажный.

В огонь? Ну что ж, иди! Идешь?

И он шагнул однажды,

и там сгорел он ни за грош:

ведь был солдат бумажный.

Песенка о солдатских сапогах

Вы слышите: грохочут сапоги?

И птицы ошалелые летят.

И женщины глядят из-под руки.

Вы поняли, куда они глядят?

Вы слышите: грохочет барабан?

Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней…

Уходит взвод в туман-туман-туман…

А прошлое ясней-ясней-ясней.

А где же наше мужество, солдат,

когда мы возвращаемся назад?

Его, наверно, женщины крадут

и, как птенца, за пазуху кладут.

А где же наши женщины, дружок,

когда вступаем мы на свой порог?

Они встречают нас и вводят в дом,

но в нашем доме пахнет воровством.

А мы рукой на прошлое: вранье!

А мы с надеждой в будущее: свет!

А по полям жиреет воронье,

а по пятам война грохочет вслед.

И снова переулком – сапоги,

и птицы ошалелые летят,

и женщины глядят из-под руки…

В затылки наши круглые глядят.

Дежурный по Апрелю

Ах, какие удивительные ночи!

Только мама моя в грусти и тревоге:

– Что же ты гуляешь, мой сыночек,

одинокий,

одинокий? —

Из конца в конец апреля путь держу я.

Стали звезды и круглее и добрее…

– Мама, мама, это я дежурю,

я – дежурный

по апрелю!

– Мой сыночек, вспоминаю всё, что было,

стали грустными глаза твои, сыночек…

Может быть, она тебя забыла,

знать не хочет?

Знать не хочет? —

Из конца в конец апреля путь держу я.

Стали звезды и круглее и добрее…

– Что ты, мама! Просто я дежурю,

я – дежурный

по апрелю…

Тьмою здесь всё занавешено…

Г. Венгеровой

Тьмою здесь всё занавешено

И тишина, как на дне…

Ваше величество женщина,

да неужели – ко мне?

Тусклое здесь электричество,

с крыши сочится вода.

Женщина, ваше величество,

как вы решились сюда?

О, ваш приход – как пожарище.

Дымно, и трудно дышать…

Ну, заходите, пожалуйста.

Что ж на пороге стоять?

Кто вы такая? Откуда вы?!

Ах, я смешной человек…

Просто вы дверь перепутали,

улицу, город и век.

По Смоленской дороге

По Смоленской дороге – леса, леса, леса.

По Смоленской дороге – столбы, столбы, столбы.

Над Смоленской дорогою, как твои глаза, —

две вечерних звезды – голубых моей судьбы.

По Смоленской дороге – метель в лицо, в лицо,

всё нас из дому гонят дела, дела, дела.

Может, будь понадежнее рук твоих кольцо —

покороче б, наверно, дорога мне легла.

По Смоленской дороге – леса, леса, леса.

По Смоленской дороге – столбы гудят, гудят.

На дорогу Смоленскую, как твои глаза,

две холодных звезды голубых глядят, глядят.

Горит пламя, не чадит…

Горит пламя, не чадит.

Надолго ли хватит?

Она меня не щадит —

тратит меня, тратит.

Быть недолго молодым,

скоро срок догонит.

Неразменным золотым

покачусь с ладони.

Потемнят меня ветра,

дождичком окатит…

А она щедра, щедра —

надолго ли хватит?

Старый пиджак

Я много лет пиджак ношу.

Давно потерся и не нов он.

И я зову к себе портного

и перешить пиджак прошу.

Я говорю ему шутя:

«Перекроите всё иначе,

сулит мне новые удачи

искусство кройки и шитья».

Я пошутил. А он пиджак

серьезно так перешивает,

а сам-то всё переживает:

вдруг что не так. Такой чудак.

Одна забота наяву

в его усердье молчаливом,

чтобы я выглядел счастливым

в том пиджаке, пока живу.

Он представляет это так:

едва лишь я пиджак примерю —

опять в твою любовь поверю…

Как бы не так. Такой чудак.

Черный кот

Со двора подъезд известный

под названьем черный ход.

В том подъезде, как в поместье,

проживает черный кот.

Он в усы усмешку прячет,

темнота ему, как щит.

Все коты поют и плачут,

этот черный кот молчит.

Он давно мышей не ловит,

усмехается в усы,

ловит нас на честном слове,

на кусочке колбасы.

Он не требует, не просит,

желтый глаз его горит,

каждый сам ему выносит

и спасибо говорит.

Он и звука не проронит,

только ест и только пьет.

Лестницу когтями тронет —

как по горлу поскребет.

Оттого-то, знать, невесел

дом, в котором мы живем…

Надо б лампочку повесить —

денег всё не соберем.

Мне в моем метро никогда не тесно…

Мне в моем метро никогда не тесно,

потому что с детства оно – как песня,

где вместо припева, вместо припева: