Лисья нора

Воду почти не было слышно, потому что просыпался лес. Хлопали крылья каких-то крупных птиц — не то сорок, не то зимородков, не то ворон. Укрывшись в глубине кустов, чирикали на манер малышей на школьном дворе маленькие птички; откуда-то издалека доносилось пение петухов, а с птичьего двора — суматошливое кудахтанье кур; где-то поодаль, натужно хрипя, взбирался в гору грузовик; а внизу, но течению реки, ритмично стучал какой-то насос, от которого в земле ухало, как бывает, когда медленно-премедленно ухает сердце.

Кену надоело лежать в спальном мешке, ему было неудобно, жарко, кусались комары, и утомительно было прислушиваться к звукам. Хотелось, чтобы скорей рассвело. После того как луна зашла, кругом стало темным-темно, а когда он открыл глаза, то обнаружил вот этот полумрак, который ему очень понравился.

Он вылез из мешка, как гусеница, сбрасывающая надоевшую ей шкурку, и некоторое время посидел, придерживая руками онемевшую от резиновой подушки голову. Ужасно хотелось нить, но он помнил, что ему категорически запрещается пить некипяченую воду из запруд и ручьев. Джоан предлагала утром искупаться — вовсе не плохая мысль. После такой ночи вода, наверное, будет теплой.

Снаружи было нехолодно и нежарко, нетемно и несветло, а вода в запруде была похожа на сало, которое мама, чтобы оно остыло, сливает в миску, — жирная, серая и чуть, затуманенная. Деревья казались огромными; как великаны, поднявшиеся на цыпочки, они смотрели на него сверху и, казалось, больше принадлежали небу, нежели земле. Свинцовое небо, еще черное, но уже с серебряной каймой, казалось таинственным. А на самом дне Вселенной, возле миски противного незастывшего сала, стоял Кен, чувствуя себя рядом с этими огромными деревьями и величественным небом крохотным существом, которое рассматривают под микроскопом.

Он потянулся, хотелось зевнуть, почесаться, пробормотать какие-то слова, но не хватало смелости издать и звука. Все было так непохоже на то, к чему он привык, хотя всего в часе езды на машине отсюда стоял его собственный дом, тихий и опустевший, на аккуратной улице в пригороде Мельбурна. Занавески опущены, двери заперты, ворота на щеколде. В доме никого не было. Мама с папой уехали на турнир по гольфу в Милдьюру, которая находилась в нескольких сотнях миль от Мельбурна. «Полезно для бизнеса, — сказала мать отцу, — Обязательно надо поехать, дорогой. Там будут все». Вот они и поехали. Отвезли Кена на вокзал и уехали.

Он стоял в лесу, сразу упав духом, растерявшись и испытывая отчаянное одиночество. Всего в двух шагах от него спал Хью, да и все остальные лежали у себя в постелях в доме за вершиной холма, и добежать до них можно было за минуту или две, но они не были ему друзьями, хотя раньше у него никогда на этот счет не возникало сомнений. Это были чужие люди, которые жили по чужим законам и руководствовались совсем чужими понятиями. Чересчур шумливые, чересчур инфантильные — так вроде выражалась мама? И всем довольные. Его раздражало почти все, что они делали. Они говорили по-другому, думали по-другому, вели себя по-другому, даже еда на столе была совсем другой. И жили они в этом необычном месте, где по ночам кричала сова, а сны были золотыми. Он так надеялся, что утром все будет как обычно, но ничего подобного, по-видимому, не произошло.

Между деревьями и среди ветвей, наподобие духов, метались, тяжело хлопая крыльями, большие, крупные птицы. Он увидел кролика; один, два, пять кроликов, которые, встретившись с ним взглядом, как ртуть шмыгнули куда-то в кусты. Прыгнули они, и вместе с ними сделало скачок его сердце.

А потом он увидел собаку или, скорей, учуял ее. Она бежала не прыжками, не перебирая лапами, она как будто стлалась по земле. Миновав край холма, узкую полянку между двумя лесными массивами, похожую на кусочек городской улицы у подножия небоскребов, собака выползла на свет, на несколько секунд стала совсем настоящей и снова скрылась во мраке, в зарослях кустарника и клубках травы, растущей по краям поляны. Ее движения были какими-то плавными. И от этого у него снова учащенно забилось сердце, он стал пристально вглядываться во мрак, пытаясь не потерять ее из виду в зарослях травы и кустарника.

Он нашел ее: длинная и гибкая, она бесшумно, как тень, скользила во мраке. Ему никогда не доводилось видеть живой лисы, но он знал, что она собой представляет. А когда понял, что это лиса, то припомнил даже, какого она должна быть цвета. Он решил, что она рыжая, очень красивая и что в зубах она несет пестрого петушка.

— Лиса, — вскрикнул он, — лиса! Она украла у Джоан петушка!

Лиса подпрыгнула, будто в нее попала пуля, и метнулась в кустарник, в густой подлесок из кизила, ежевики, акации и папоротника, которыми зарос весь крутой спуск к оврагу, куда спускался ручеек от запруды, и Кен, повинуясь безотчетному порыву, метнулся вслед за ней.

— Стой, лиса! — кричал он. — Стой! Стой! Зачем ты украла у Джоан петушка?