Листея

Что за пафос? Что за карикатурное выступление? Надежда, зачем? Зачем было разводить эту бучу, неужели ты сама не знаешь ответа? Да пошло оно все! Нельзя же так жить, о чем вы вообще? Я ей не отец и не мать, я человек не равнодушный, но при таком раскладе когда придется выбирать между двух зол, я предпочту не выбирать вовсе…

– Нельзя!, – тараторила Надежда, – не пущу!

Интересно, что же связывает этих двоих, какая невероятная история так сильно привязала Надю к Шуре, как жаль, что спросить, наверное, уже не удаться. Ох уж, Валерьян, нужно следить за своим языком, нужно прикинуть куда нам с тобой, Надежда, нужно глянуть куда мы есть.

– Ха-ха-ха-ха, подружечка, я внятно тебе поясняю – его НЕЛЬЗЯ. Н-Е-Л-Ь-З-Я, чего не ясно в шести буквах?, – Голденберг наотрез отвечал отказом девушке.

Нравитесь вы мне, товарищ продюсер. Весь такой пробивной и главное – всегда напролом, всегда ураганом, всегда кувырком, вот она невероятная импрессия вами так обожаемая, эмоция в каждом движении, жесте, шаге, вдохе и выдохе. Вот каким хотелось быть, независимым от мыслей и предубеждений других людей. Быть полностью уверенным в своей позиции.

– Пошли, Вася! Нас ждёт окончание рабочего дня!, – Валерьян поднял лик к лучу света и развел руки к хохоту дождя на улице, – Ха-ха-ха-ха! Я живой!, – звонкий оскал сверкал на лице парня.

– П-пошли, – выдавливал из себя панк, – быстрее начнем, быстрее закончим, хе-х-хе…, – он был явно изумлен подобным всплеском душевных переживаний.

– Ж-и-в-о-й-живой! Лев раздирающий пустыню!, – заливной смех наполнял склад, – лучезарный солнечный поток возносился на тонкие изгибы головы Видоплясова, а волосы обычно откинутые назад, были растрепаны по всей черепушке. В глазах не было сомнений, не было мутного оттенка неуверенности, оставалась только экспрессия истинного артиста в последнем спектакле погорелого театра.

– Все в норме, парень?, – давно позабывший о своих раздорах Филипп, недоумевал бросая взором молнии сквозь массивные очки.

– Ты себя хорошо чувствуешь, Валя?…, – трепетно спрашивала Надежда, аккуратно положив Шуру на землю.

– Все чудесно, друзья!

– Он у вас на антидепрессантах сидит?, – Голденберг перешел на полушепот, – или вообще того?, – покрутил пальцем у виска.

– Знаем не больше вас, – Вася растерянно пожал плечами, – пошли доиграем что ли эти технические дубли.

– Многогрешный запомнит твой поступок, Голденберг, – прохрипел Шура. Он сверлил продюсера опухшим глазом, – он ничего не забывает.

– Хо-хо, друг, не обессудь, не узнал. Больничка, спонсируемая моим “Златогорским” фондом, всегда готова принять таких пропащих как ты!, – Филипп вдруг подбежал к Голобородьку, поднимая раненного, и вытаскивая на аккуратно сложенные мешки, – твоя помощь уже в пути!, – он, чуть не уронив телефон на землю, нервно набрал номер, после чего, вышел куда-то в коридор.

– Присмотрю за тобой, – Надя подошла к возлюбленному, – ты не обижайся, Шур. Люблю я тебя.

– Что это, черт возьми, было?, – Вася с Валей устремились к основному залу павильона. Младший Трубецкий активно напирал на друга, – понимаю, перед Надеждой ты был обязан выговорится, но что за Лев? Что за визги о жизни?

– Не знаю, Вась. У меня будто камень упал с плечей. Раньше же как было, постоянно о девушке этой пекусь, а она ничем мне не отвечала, я не хотел романтики или еще чего. Понимал, что её затащили в очень опасную игру, хотел уберечь, а она нашла утешение в этом столичном пижоне.

– Ты тоже сельский дурачок, Валерьян, – улыбнулся Василий, – играл бы здесь, со мной, с Лизой. Получал бы свои скромные гонорары, сводил бы концы с концами, это же все так живут сейчас, – он по отцовски спокойно напутствовал парню, – а Надежда, пусть занимается чем себе хочет. Моя вина в этом тоже есть, зря я тебе показал все это, не знал, что ты так отреагируешь на дела подружки, – уставившись под ноги, продолжал он.

– Сделано, что сделано, Вася. Друг ты мне, лучший друг, кто бы стал такого дурака кривозубого терпеть, – Видоплясов рассмеялся.

– Только я!, – Трубецкий залился хохотом в ответ.

* * *