Листопад

Стрельба не прекращалась, но она уже была не такой интенсивной, чтобы поглощать другие звуки. Сквозь захлебывающийся грохот далеких пушек и минометов Марко уловил нечто, доносившееся, как ему в первое мгновение показалось, из самой утробы земли. Сперва оно было похоже на эхо, затихающее в горах, потом на шум водопада, и наконец все ясно различили гул самолетов. Те летели настолько низко, что Марко отчетливо увидел летчиков в шлемах и красные звезды на фюзеляжах. Это были партизанские самолеты. Только партизаны могли летать так низко над горами. Марко помахал им рукой. Самолеты быстро скрылись за кромкой высоты. Не прошло и минуты, как впереди послышались разрывы бомб.

— Это они нам помогают, — сказал кто-то из партизан, — расчищают дорогу.

Взрывы бомб на миг прекратились, потом снова и снова повторились. Зенитки тоже стреляли. Марко приказал бойцам ускорить шаг.

— Мы и так все время бежим, — отозвался парень, который минуту назад восхищался работой летчиков.

Марко посмотрел на бойца таким взглядом, будто пытался проникнуть в его душу и мысли одновременно, но не успел ничего сказать, так как совсем неподалеку защелкали карабины, потом затарахтел пулемет, а вслед за ним разорвалось несколько гранат. Это был неважный признак. Марко не понравилась эта стрельба. Он с тревогой подумал, не попал ли взвод в засаду. А как теперь Ранка управляется без него? Ее совсем недавно назначили комиссаром роты, и она медленно и осторожно входила в свою роль, будто прикасалась к чему-то незнакомому.

Ранке было трудно сразу привыкнуть к новой должности, но она не показывала виду, что ей трудно. Наоборот, у нее всегда было отличное настроение. «Это самый труднющий экзамен из всех, какие мне в жизни приходилось сдавать, — думала она часто, — но я его сдам». Первый экзамен на зрелость Ранка Николич сдала еще два года назад, когда пришла в бригаду и вскоре попала в бой. Ей тогда действительно было ужасно страшно, но она держалась, не показала никому, как испугалась, когда совсем недалеко, на опушке леса, увидела немцев с автоматами на груди. У Ранки тогда был карабин и к нему — всего семь патронов, а командир взвода строго приказывал: «Из семи патронов не имеешь права ни одного выпустить в воздух! Каждая пуля должна найти свою цель». До этого она никогда не стреляла в человека, не могла даже смотреть, как режут курицу, а теперь нужно было убивать людей. От этой мысли она цепенела. Ранке чудилось, будто она очутилась на гигантских качелях, и земля то удалялась от нее, то снова приближалась, а вместе с ней приближались и немцы, становились темнее леса, превращались в чудовища. Качели не останавливались. Земля все быстрее и быстрее кружилась. Она зарядила карабин и начала целиться. Вдруг ей показалось, что немцы превратились в маленьких букашек, в которых совсем невозможно попасть. В прорези прицела появлялись то затуманенный лес, то серое небо, то какие-то неясные фигуры, в которые нужно стрелять. И она стреляла, не очень заботясь, попадает или нет. И удивилась похвале командира взвода: «Честное слово, Ранка, ты настоящий боец. Многие парни могут тебе позавидовать».

У нее тогда было бледное лицо, подбородок дрожал, а зубы слегка постукивали. И она знала, что командир взвода говорит неправду, но не стала возражать. Так надо было, и он так говорил. Только Марко она сказала правду. От него Ранка ничего не скрывала.

«Если бы ты знал, как мне было страшно, — после боя призналась она Валетанчичу. — Я думала, что сердце разорвется».

«Всем было страшно. И мне тоже», — ответил он.

«И тебе? Разве ты до сих пор не привык? Мне казалось, ты совсем не боишься».

«Только дураки не боятся. К страху нельзя привыкнуть. Можно просто отупеть и не чувствовать ничего».

«А я все думала, что ты храбрый такой и ничего не боишься».

«Я считаю, что бояться нечего, — подумав, сказал Марко. — Если суждено быть убитым, тебя пуля и в постели найдет… Конечно, найдет. У меня был близкий товарищ, и, когда я шел в партизаны, он сказал, что пристал бы ко мне, если бы знал, что его не убьют. Потом, ровно через месяц, он погиб. Немцы забрали его работать в рудник, а там произошел обвал. Первым погибает тот, кто очень трусит. Можно бояться, но нельзя быть трусом».

«Как же отличить простую боязнь от трусости?» — спросила Ранка.

«Отличить можно. Нормальный человек испытывает страх в бою, но не теряет рассудок. Трус опасен тем, что теряет рассудок и пытается внести панику».