Литература и революция. Печатается по изд. 1923 г.

«Чужая личность есть величайшее чудо», — рассказывает г. Философов, — и, поскольку идеал равенства реален, он покоится на признании этого чуда. Никакие доказательства опыта и разума не заставят меня признать «личность» вот этого «Ваньки», который норовит меня надуть, ломает шапку перед всяким генералом и ругается по-извозчичьи. А если я не признаю его личности и ее иррационального права на равенство со мною, то с треском проваливается и весь идеал «равенства». Вот тут-то г. Философов себя с головой и выдает. Выходит ведь так, будто «идеал равенства» зависит от того, признает ли светлая личность в ломающем перед генералом шапку Ваньке своего брата или не признает. Значит, демократия-то вся зависит от признания ее сверху, с аристократически-философских высот. Явится Философову чудо просветления, признает он в Ваньке равного себе, — твое, Ванька, счастье, числиться тебе по философскому паспорту личностью! Не признает, — проваливается Ванька с треском в тартарары. Да что же это за равенство такое, жалкое, подхалимское, которое зависит от чьего-то одностороннего великодушия? Да ведь мнимая демократия эта насквозь, от пят до темени, пропитана духом крепостничества. Да не в том-ли и состоит демократия — незолотушно-подслеповато-философическая, а настоящая, со столбовой дороги истории — не в том ли она и состоит, что коллективный Ванька перестает ломать шапку пред генералом и требует государственного признания своей личности? До тех пор, пока Ванькины права висят на волоске философского признания или на паутинке чьего-то там иррационального откровения, — не очиститься Ванькиной «личности» от синяков!

Смотришь, русский Мирабо Бедного Гаврилу За измятое жабо Хлещет в ус да в рыло…

Тут речь идет о Гавриле, но Ванька, как известно, на одном с ним был положении. Верно ли, однако, будто «никакие доказательства опыта и разума» не могут заставить отечественного Мирабо признать личность в Ваньке? Ну, это как сказать… Первое опытное и очень убедительное проявление личности Ваньки — да будет это ведомо гг. демократами с крепостнической подоплекой! — произошло в тот момент, когда Ванька выпрямил свою спину и дал доморощенному Мирабо сдачи. В практическом отпоре надругательствам и заушениям, а вовсе не в религиозно-философской реторте зародилось подлинное «чудо» демократии — пробуждение массовой личности. Кто такой Ванька: брат или — «грядущий хам»? Как бы ни решали этот вопрос для себя хорошие господа, дело от этого не изменится: не только перед генералами, но и перед философствующими дилетантами из генеральских сынков пробудившийся Ванька не ломает шапки и нимало не тужит о том, какой ему религиозно-философские астрологи составят гороскоп. Признание или непризнание его личности чем дальше, тем больше передвигается из-под знака «свободы», т. е. барского произвола, под знак «необходимости»: нельзя не признать его личности, раз коллективный Ванька сам научился ее признавать и отстаивать…

1 марта 1914 г.

Судьба толстого журнала

Оживут ли наши журналы? Нет, никогда. И я думаю, что очень ошибаются те, кто ждет, что оживут, и что воскресение их и явится настоящим, необманным признаком оживления общественного. Я думаю как раз наоборoт. Некоторое возрождение старых журналов, несомненно замечавшееся в последние годы, было временным явлением, — вокруг этих журналов собирались, отступая с боевых позиций, политически обескураженные осколки старых идейных группировок. А подъем общественной активности — подъем, которого нельзя отрицать, если не отрицать фактов и если искать эти факты там, где следует, — этот подъем подкапывается — и надо думать уже окончательно, раз навсегда, — между прочим, и под нашу старую заслуженную, но, к счастью, уже выходящую в исторический тираж публицистику толстых журналов. Говорю «к счастью» потому, что в этом сказывается наш политический рост.