Литература как социальный институт: Сборник работ

В каждом из этих вариантов «истории» схема времени (т. е. одна из нескольких ключевых переменных объяснения) представляла собой все более автономизирующуюся конструкцию социальности. В первом случае параметры движения предполагали диапазон значений литературы как изображения меры реализованности «идеального» или приближения к нему, как типичное соответствие «идеальному духу целого» (национальной культуры, социальной реальности, социального типа), меру практического воплощения субъектом действия в своей жизни культурных императивов (этикета, морали, коллективных ценностей, стремления к самому духу культуры – рафинированию, облагораживанию, совершенствованию) и их драматическую – т. е. литературно-техническую – авторскую оценку. Во втором варианте (вообще-то говоря, никогда полностью не развитом до предметной теории, не завершенном, что само по себе указывает на функциональную роль марксистской картины реальности – прежде всего негативную критику «идеологий», а не позитивное знание) основной упор делался на релятивизацию сферы идеального, соотнесенность с практическим уровнем повседневной реальности или производность ценностей культуры, указание на их зависимый характер от группового положения (сословного, т. е. закрепленного в кодексах чести, морали, священном и тому подобных антропологических представлениях о должном). Иначе говоря, если в ставшем академическим или эклектическом варианте истории литературы как выражения национальной культуры, духа народа или «времени» история литературы описывается в рамках этого движения «выражения» высших «ценностей» (нации или ее истории, предыстории, «эпохи» формирования или героических свершений), то в марксистской истории литературы упор делается на критику «времени»: меры практической реализации «сословной» или «классовой» культуры, времени драматического изображения внутреннего разложения сословных идеалов (соотношение «типического» и «идеального», образцового в критическом реализме). Само по себе появление идеи критики культуры или критики идеологии на рубеже веков – у декадентов, Ницше, марксистов, символистов и далее, вплоть до В. Беньямина или даже постмодернистов, – означало завершение цикла проекта «культуры» в любой из версий или разновидностей, появившихся в конце XVIII и первой половине XIX в. Но методически это было чрезвычайно продуктивным ходом, поскольку релятивистская критика культуры второй половины XIX – первого десятилетия ХХ в., т. е. до Первой мировой войны, переносила внимание аналитика ценностей (и техники их образно-символической репрезентации) с «объективного», надличного уровня на уровень микрогруппы или, позже, рефлексивной субъективности.