Литература как жизнь. Том II

Собственно, я всего лишь подписался под приговором, который Джойс ещё в молодости услышал от старого ирландского поэта: «Нет у тебя достаточно хаоса в душе, чтобы создать целый мир». Хаоса с годами не прибавилось. Населить «целый мир под переплетом», как он того хотел, Джойс не смог. «Улисс», в самом деле, тупик – понял я, что имел в виду Пристли.

Айви Вальтеровна Литвинова, вдова Наркома и соплеменница Джойса, мне рассказала, как она пожаловалась ему: «Трудно читать вашу книгу» и получила ответ: «Писать было трудно». Тот же гомеопатический довод оказался взят на вооружение поклонниками Джойса, точнее, идолопоклонниками, как выразился Хемингуэй, участвуя в борьбе за «Улисса», однако без ослепления. Между тем уравнение «трудно писать, значит, трудно читать» оказалось принято: потрудитесь заодно с писателем, как если бы зрителям в цирке, чтобы оценить искусство канатоходца, предложили пройтись по проволоке.

От начала и до конца «Улисса», кажется, не прочли даже литературные авторитеты, однако они запугивали читателей, требуя от них восхищения тем, чего в тексте не было – увлекательного повествования. Первый акт запугивания – появившаяся, как только роман был издан, статья Т. С. Элиота. Прочел ли роман сам Т. С. Э., неизвестно. На вопрос не отвечает даже специальное исследование «борьбы за “Улисса”». Исследователь рассказывает, как Элиот уговаривал собратьев-писателей уверовать в достоинства и значение романа. Это и раньше было известно, но я ждал, что в подробном описании борьбы за роман будет сказано, читал ли роман главный борец. Однако в книге нет сведений, дал ли Элиот себе труд прочесть им канонизируемую книгу, прежде чем написать свою «директивную» статью (таковы по тону все статьи Т. С. Э., считавшегося литературным диктатором)[39]. «Нет у меня желания, – писал Элиот, – тратить время на выражение моих похвал; книга дала мне все неожиданности, восторги и ужас, какие я только мог ожидать, и на том мы вопрос оставим». Почему же уходить от вопроса, когда требуется ответ? А потому что Элиот предложил особый способ чтения и выразил это своим тщательно продуманным, намеренно-косноязычным слогом (Элиот, как и Борис Пастернак, прошел Марбургскую школу, выученики школы писали так, словно им трудно слово сказать). Прочел или нет роман Великий Том (так называли Элиота), однако объяснил, как трудную для чтения книгу понимать.

Нелегко читать, зато можно понимать, – таков выход при авторской неспособности увлечь читателя. Элиот предлагал так относится к его же собственной поэзии, трудной до невразумительности: следом за «Улиссом» вышла его, правленая Эзрой Паундом, поэма «Пустырь», в ретроспективе роман и поэму ставят рядом как вехи в истории современной литературы.

Своего понимания «Улисса» Элиот подробно так и не изложил, он обычно в своих критических высказываниях как бы распоряжался, давая указания, как следует думать, не затрудняя себя доказательствами, почему собственно следует. Рассуждая об «Улиссе», Элиот настаивал на понимании. Будто искушенные читатели чего-то не понимали! Если не понимали, то лишь одного: зачем писать так, чтобы трудно было читать? Понимать можно и нужно любой текст, однако чтение художественной литературы увлекательным делает понимание особое. Чтение захватывает читателя до забвения самого себя, а уж затем, одумавшись, читатель, если захочет, может и подумать над тем, что же он, читая, проглотил, не раздумывая. Элиот предложил понимать

«Улисса», как бы разгадывая ребус: вместо удовольствия от чтения удовлетвориться пониманием значения. «Посмаковать», – объяснил мне свой способ чтения любитель понимать.

Элиотовское понимание приняли за норму, требование труда от читателя стало обязательным, и если автор не добился увлекательности, оправдывали автора, даже признавая его недостатки недостатками: «Бывают недостатки лучше иных достоинств». Пишущих с одними способностями стали теснить пишущие с другими способностями, и не попал О. Генри в антологию новелл, отобранных согласно вкусу современного антологизатора. Упадок специальной требовательности – один из признаков омассовления всего, что когда-то считалось уникальным и называлось избранностью.