Читаем Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее полностью

Первый значимый феномен после войны 1870–1871 годов: новое чрезвычайное усиление страсти к стяжательству <…>; утилизация и повторное освоение бесконечного множества ценностей, а также сопряженные с этим надувательства. (Грюндерство.)

К удивлению всех компетентных лиц: платежеспособность Франции <…>.

Параллельное движение снизу вверх: феномен толпы и успех забастовки.

Общий экономический результат: революция в сфере всех ценностей и цен, повсеместное удорожание жизни.

Отчасти уже обнаружившиеся, отчасти еще предстоящие последствия в духовной сфере:

Так называемые «лучшие головы» обращаются к «деловой активности», или такую карьеру заранее предусматривают для них их родители <…>. Производители духовных ценностей в сферах искусства и науки вынуждены прилагать большие усилия, чтобы не деградировать до положения простой отрасли предпринимательской деятельности в крупных городах, не попасть в зависимость от рекламы и интереса к сенсациям, не позволить вовлечь себя во всеобщую суету. Их отношение к злободневной поэзии, к космополитической коммуникации, ко всемирным выставкам; отмирание локальных особенностей, преимущества и недостатки этого процесса; сильное уменьшение значимости даже национального.

Какие классы и слои будут отныне главными носителями образования? какие будут поставлять исследователей, мыслителей, художников и поэтов? творческих индивидов?

Или всё должно превратиться в обыкновенный бизнес, как в Америке?[4]

Все это записано под ключевым выражением «ускорившиеся процессы», которое используется как синоним понятия «всемирно-исторические кризисы». То есть: настоящее 1873 года рассматривается как образец кризиса. На первый взгляд может показаться абсурдным, что «Готардская почта» Коллера, популярная картина из той Швейцарии, которой давно уже нет, сопоставляется с такими процессами. Что общего между биржевым крахом 1873 года и бегущим теленком? Однако драматичное инсценирование различных скоростей на полотне Коллера и записанные в то же время мысли Буркхардта об ускорении в обществе, переживающем фазу индустриализации и коммерциализации, образуют параллель, на которую следует обратить внимание. И в том, и в другом случае со скоростью связывается непосредственная опасность. Если бы перед почтовым дилижансом не было теленка, несущиеся вскачь лошади воспринимались бы просто как великолепное зрелище. Но острое ощущение угрозы, привносимое в картину животным, которое спасается бегством, делает такое восприятие невозможным. В сцене есть нечто гнетущее, и этот ее аспект еще больше усиливается из-за идиотически замерших коров. Там, где нарастает скорость, имеются и отставшие, оказавшиеся не у дел, проигравшие. Художник мог бы изобразить коров как идиллический дальний план (он ведь так хорошо умел это делать): показать их мирно пасущимися на зеленом лугу, ведущими вневременное существование, не затронутое спешащей мимо суетностью. Но на картине мы определенно видим нечто иное. Животные встревожены. Сбившись в кучу, они стоят в облаке пыли — отчасти на обочине, отчасти на самой дороге, — явно затронутые жутковатым «процессом».

На сцену выходит Альфред Эшер

Перейти на страницу:

Все книги серии Литературная Гельвеция

Похожие книги

Что такое литература?
Что такое литература?

«Критики — это в большинстве случаев неудачники, которые однажды, подойдя к порогу отчаяния, нашли себе скромное тихое местечко кладбищенских сторожей. Один Бог ведает, так ли уж покойно на кладбищах, но в книгохранилищах ничуть не веселее. Кругом сплошь мертвецы: в жизни они только и делали, что писали, грехи всякого живущего с них давно смыты, да и жизни их известны по книгам, написанным о них другими мертвецами... Смущающие возмутители тишины исчезли, от них сохранились лишь гробики, расставленные по полкам вдоль стен, словно урны в колумбарии. Сам критик живет скверно, жена не воздает ему должного, сыновья неблагодарны, на исходе месяца сводить концы с концами трудно. Но у него всегда есть возможность удалиться в библиотеку, взять с полки и открыть книгу, источающую легкую затхлость погреба».[…]Очевидный парадокс самочувствия Сартра-критика, неприязненно развенчивавшего вроде бы то самое дело, к которому он постоянно возвращался и где всегда ощущал себя в собственной естественной стихии, прояснить несложно. Достаточно иметь в виду, что почти все выступления Сартра на этом поприще были откровенным вызовом преобладающим веяниям, самому укладу французской критики нашего столетия и ее почтенным блюстителям. Безупречно владея самыми изощренными тонкостями из накопленной ими культуры проникновения в словесную ткань, он вместе с тем смолоду еще очень многое умел сверх того. И вдобавок дерзко посягал на устои этой культуры, настаивал на ее обновлении сверху донизу.Самарий Великовский. «Сартр — литературный критик»

Жан-Поль Сартр

Критика / Документальное