Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее

Сохранение литературы в памяти, как и ее забвение, никогда не происходит на одной общей «платформе». Мы тут имеем дело со сложной системой разных инстанций и заинтересованных лиц, которые связаны между собой, но как именно связаны, сразу не разберешься. Уже в медийном поле публичности имеются большие различия между газетными сообщениями, где упоминаются только «модные» писатели и литературные премии, и культурной журналистикой, которой занимаются специалисты. Те писатели, которые в первой сфере считаются забытыми, во второй могут причисляться к кругу признанных, авторитетных авторов. Еще резче обозначены различия между медийным и академическим миром. В университетских кругах то обстоятельство, что какой-то писатель будто бы забыт, может стать дополнительным стимулом для изучения его творчества. Конечно, у каждого поколения имеются свои литературные кумиры, чьи имена мелькают всюду (от семинара по германистике до телевизионного обзора новостей, от литературных приложений до бульварных листков) и которые вскоре попадают в канон авторов, изучаемых в школе. Кафка и Камю — после Второй мировой войны, Фриш и Дюрренматт — в шестидесятые годы, Ингеборг Бахман и Пауль Целан — в семидесятые, Томас Бернхард и Хайнер Мюллер — в восьмидесятые; и еще, параллельно им всем, Гюнтер Грасс — как бегун на длинные дистанции. Думаю, именно существование таких фигур-маяков порождает иллюзию, будто существует поддающаяся четкому определению коллективная память, а уверенность в наличии этой памяти с неизбежностью порождает диагноз: «Ныне забытый…»

Но ситуация, на самом деле, еще запутаннее. Помимо уже упомянутых инстанций, связанных с памятью, важную роль играет географическая дифференциация. Как существуют авторы локального, регионального, национального и международного уровня, так же существуют и соответствующие разновидности культурной памяти. Между прочим, именно региональные авторы часто выполняют важную функцию в формировании самосознания их кантона, или большой части страны, или языкового сообщества; такие авторы и в памяти сохраняются дольше — как национальные фигуры. Если какой-то писатель в самом деле мечтает о непреходящей славе, ему лучше жить в маленьком городе. Тогда, может, ему еще при жизни посвятят фонтан, а уж после смерти наверняка назовут его именем переулок. Для живущего в метрополии такое не гарантировано. Это, замечу, вовсе не признак провинциализма — когда регион или маленький город дольше хранят верность своим поэтам, чем крупные городские центры. Может, наоборот, это свидетельствует о более высокой культуре памяти.

Итак, литературная память никогда не совпадает с тем или иным списком имен.

Она многослойна и подвижна. К инстанциям и заинтересованным лицам, которые эту память поддерживают, относятся, помимо средств массовой информации, школ, университетов и культурных ведомств, также издательства, библиотеки и архивы. Нередко случается, что какое-то одно издательство тратит много сил и средств на публикацию работ автора, чье имя исчезло из публичного пространства и которому, несмотря на эти издательские усилия, не удается туда вернуться. Но может получиться и так, что какая-то другая инстанция подхватит исходящий от издательства импульс: например, чуткий университетский профессор или сотрудники «литературного дома», которые не следуют за мейнстримом, но предпочитают сами держать ушки на макушке. И тогда начнется работа памяти — и будет продолжаться, не особенно бросаясь в глаза, как живой процесс. Нередко такой процесс начинается лишь благодаря тому, что какой-то одиночка вдруг увлекся забытым писателем. И вообще нам не следует забывать о важной роли одиноких знатоков в этой сфере. Таких людей то обзывают чудаками, то приписывают им элитарность, они не имеют связей ни со СМИ, ни с общественными организациями, но от них порой исходят инициативы, приводящие к важным долговременным последствиям. Сами писатели тоже иногда берут на себя такую роль. Они ведь, как правило, очень привередливые читатели, и даваемая ими оценка книги обладает весомостью. Широко распространившиеся культы Людвига Холя[135]

и Роберта Вальзера были инициированы главным образам писателями. Но, в целом, писатели — в этом плане — держатся в тени больше, чем хотелось бы. Магические голоса таких рассказчиков, как Регина Ульман или Адельхайд Дюванель, лирические интонации Пьера Имхасли или Вернера Лутца, точеная эссеистика Дени де Ружмона или Герберта Люти[136] заслуживают того, чтобы коллеги время от времени публично упоминали этих авторов.