Литературные теории XIX века и марксизм

Ich bin so gross, als Gott, Er ist, als ich, so klein,

Er kann nicht über mich, ich unter ihm nicht sein,Ich weiß, daß ohne mich Gott nicht ein Nu kann leben,

Werd ich zunicht, Er muß von Not den Geist aufgeben[11]

Излагаемая затем уже от лица самого Келлера критика Ангелуса Силезиуса направлена не против мистического содержания этих стихов, которое, напротив, принимается как подготовительная историческая ступень к позиции Фейербаха, а против "примеси фривольности и остроумничанья в его пламенном мистицизме". Очень характерно, что Келлер выдвигает здесь против Ангелуса Силезиуса "трагически серьезного боголюбца", блаженного Августина.

Ясно, что мы имеем здесь дело с определенным отходом от фейербаховского материализма. Келлер выделяет из всей системы своего учителя антропологический принцип, превращает его в господствующий момент, игнорируя при этом решающее в материалистической философии, то есть вопрос о том, определяется ли бытие сознанием или сознание бытием, - вопрос, чрезвычайно ясно поставленный самим Фейербахом, особенно в его "Философии будущего". Что дело здесь не в "поэтическом эффекте", а в некоторой черте мировоззрения Келлера, видно из всей ,его литературной деятельности.

Келлер является писателем с реалистической тенденцией и не теряет под ногами почву общественной действительности даже там, где он разрабатывает сказочно-романтические сюжеты. Пожалуй, еще яснее, чем в "Зеленом Генрихе", проявляется эта тенденция Келлера в новелле "Потерянный смех" (Leute von Sedwyla, 1). Там истолкованное по-келлеровски Фейербахианство противополагается с большей политической резкостью как всякому мистическому сектантству, так и прикрытым эстетической внешностью компромиссам между пантеизмом и религией. Но в этой полемике есть весьма характерные черты. Во-первых, герой новеллы, атеист, легче всего сговаривается с двумя старыми бесхитростно верующими крестьянами. А во-вторых, отрицание других религиозных идеологий приобретает у Келлера оттенок агностицизма.

Так, например, герой новеллы говорит пантеистически настроенному священнику: "Дело просто в том, что нельзя постоянно создавать кафедры для обучения вещам, которым никто не может научить другого, если только он хочет быть честным и правдивым..." Тот же фейербахианец следующим образом формулирует свое собственное мировоззрение: "Мне думается, что по существу я сохранил некоторую богобоязненность, ибо я не способен проявлять наглость по отношению к судьбе и жизни. Я не могу, думается мне, требовать, чтобы всегда непременно было только одно хорошее, но боюсь, что порою может случиться и что-нибудь скверное, хотя надеюсь, что в конце концов все перемелется. И при этом, чтобы я ни делал, даже когда другие не видят и не знают этого, у меня всегда перед глазами весь мир в целом, всегда такое чувство, что все знают обо веем и что ни один человек не может действительно скрыть свои мысли и поступки, не может по желанию утаить от мира свои глупости и ошибки. Некоторые из нас так уж устроены от рождения, совершенно независимо от всяких учений религии. И как раз наиболее рьяные ревнители веры и фанатики обыкновенно совсем не боятся бога. Иначе они не могли бы жить и действовать так, как они действуют". И это признание заканчивается призывом к терпимости; упомянув о "необъятной республике вселенной", герой новеллы цитирует в заключение евангельские слова: "В доме отца моего обитателей много".

Интересно проследить позицию Келлера вплоть до ее истоков и выводов. Он покидает здесь, сознательно или бессознательно, материалистическую философию Фейербаха. Но столь же ясно, что в этом отходе от фейербахианства он с полным основанием мог опираться на некоторые идейные тенденции самого Фейербаха. Прежде всего, как это впоследствии очень резко подчеркнул Энгельс, Фейербах сам характеризует свою точку зрения как религиозную. Фейербах говорит: "Старая философия не может заменить собою религию, она была философией, но не религией, она была безрелигиозна... Для того чтобы философия могла заменить религию, она как философия должна сделаться религией, должна соответствующим образом вобрать в себя то, что составляет сущность религии, чем религия превосходит философию"[12].