Литературный архипелаг

Своими учителями в философии Штейнберг называл впоследствии Платона и Парменида, творцов учений об идеях и целостности, а непременной базой целостности мира было для него гегелевское учение о непрерывности развития. Не остался Штейнберг безразличен к популярному Г. Когену: в статье 1922 г. характеризовал его как осуществление собственной мечты об универсальном синтезе знания и сущности человека[13]

. Штейнберг хотел стать не «профессором философии на жалованье у государства» (4.II.1909), а духовным вождем, спасителем человечества. Такой мессианизм требовал максимальных усилий. У Аарона был личный пантеон героев: «Лучшие мои друзья-призраки, имена, образы. Как большой ребенок, встает передо мной император Антонин Аврелий Марк как опасный больной. <…> Как милый гибнущий младший брат, смотрит на меня с белоснежных подушек изможденный Ницше, а я средь глубокой ночи, когда тихо и мертво кругом, читаю ему дивные сказки, волшебные, как музыка, читаю, читаю, читаю без конца в утешение. Несчастный мой Фридрих [Ницше]! С каким восторгом я принял бы теперь Бонапарта! Первый я бросился бы к нему навстречу, чтобы бороться с ним, бороться… Вот, думаю, они — победители…» (15.II.1910). Стать «победителем» для философа-неокантианца — значит доказать всесилие разума, «перекричать мощный голос природы», отказаться от любой идентичности («Я не принадлежу ни одному народу, ни одной семье, ни одному поколению или возрасту. У меня нет родины. Будь я проклят» (20.VI. 1910). Программа самоотречения требовала отказа от земной («пошлой») любви и, стало быть, семьи. Примеров монашеского поведения философа было предостаточно, например, Ницше: «Ницше писал в „Jenseits von Gut und Bose“ [„По ту сторону добра и зла“], — читаем мы в дневнике запись, помеченную 2 мая 1909 г.: — „Ein verheirateter Philosoph gehört in die Komödie: alle Grosse waren es nicht…“ (цитирую по памяти) — и это верно. Только надо „verheiratet“ понимать не в „гражданском“ и не в физиологическом смысле, а в смысле „хорошо европейском“. Когда брак есть сумма мужчины и женщины, деленная надвое. Только в последнем случае его еще можно оставить предметом дифирамбов и хвалебных песен… Но кто „великий“ согласится какую бы то ни было женщину или человека вообще считать равным себе?»[14]

. «Меня называют декадентом», — записывает Штейнберг в дневнике (10.VII.1910).

Но для монашеского самоотречения Штейнберг обладал слишком большим воображением, в чем он признавался себе: «Вместе с тем, как и самое первое мое соприкосновение с событиями исторического порядка, даже когда они угрожали мне физической гибелью, неизменно оборачивались ко мне своей живописной красочной стороной, и эта их окраска нередко отвлекала внимание от их более теоретического смысла»[15]

. Не только вещи, события, но и идеи он переживал эмоционально: «Читаю Schelling’a и чувствую себя в родной стихии: так, вероятно, наследственные алкоголики чувствуют себя в тумане опьянения» (21.VI.1910). Потому самоотречение «во имя» сосуществовало с сомнением. В 1910 г. в его блокноте «Опыты 1909–1910 гг.» появилась сказка-притча «Как на мудреца-журавля оказалось довольно простоты». Журавль Длинноносый был философом по призванию: «Отныне остаюсь я здесь вечным отшельником: философ так философ!». Журавль ежился от холода и ни звука не отвечал на приветствия. «— Я философ, я — философ, — твердил он уныло про себя. — Но в конце концов не выдержал осеннего холода. „Primum vivere, deinde philosophari“[16]

— вот золотое правило, — сказал он и поместился в хвосте треугольника».

Работа над собой, скрытая от окружающих, шла параллельно с ранней профессиональной реализацией. Уже в 1910 г. были сделаны знаменательные шаги: дебют в качестве литературного критика в идишистском еженедельнике «Dos naye Lebn» со статьей о еврейском писателе, журналисте и политическом деятеле Херше Давиде Номберге (1910. № 5), встреча с Львом Шестовым, чтение реферата «Искусство и критика» 12 октября 1910 г. в Пироговской библиотеке (на котором присутствовал О. Мандельштам)[17]. Особенно знаменательна была встреча с философом, которую он организовал сам. Весной 1910 г., следуя примеру группы выпускников университета, решивших объединить западноевропейских и восточноевропейских философов и для этого издавать международный философский журнал «Логос», Штейнберг проявил инициативу, отправив Льву Шестову, сочинения которого воспринимались им как новый шаг к свободному мышлению, письмо с предложением перевести его сочинения на немецкий язык. Как только Европа узнает «поближе стихию мысли, одушевляющую» русского философа, думал он, в ней наступит «заря духовного обновления» (см. далее с. 231). Ответом был приезд Шестова в Гейдельберг; эту памятную встречу Штейнберг потом подробно описал в мемуарах. Штейнберг предложил нескольким немецким издательствам выпустить перевод «Апофеоза беспочвенности», но положительного ответа не получил.