Литерный А. Спектакль в императорском поезде

Савинков. Вот видите, я вам нравлюсь. Послушайте, Эмма, или всё-таки лучше Аюбовь — буду вас так называть — я скоро приду к власти. Я уже близок к власти и скоро схвачу её за шиворот. Тогда я переверну мир. Я стану во главе великой России, я сокрушу наших врагов, немцев, кайзеров, мировую нечисть. Все царства земные покорятся мне, а я сгребу их в эти ладони и швырну к вашим ногам… Мы полетим с вами на аэроплане, и вы увидите весь мир у своих ног. Петербург, Париж, Лондон, звёздное небо… Только мы и звёзды! Меня скоро назначат военным министром.

Эмма-Любовь. Ах вон что! Вот почему вы в таких приподнятых чувствах.

Савинков. Да. Но это не отменяет того, что я вам сказал. Положение наше шатко, но я надеюсь на свою судьбу. Я сейчас даже физически ощущаю силу, которая поднимает меня над землёй, несёт меня к высшей власти… Любовь, я вас никуда не отпущу! Официант! Неси, голубчик, шампанское! Вы знаете, Любовь, здесь, невзирая на запреты, подают шампанское — в бутылках с лимонадными этикетками. Забавно, не правда ли?

Эмма-Любовь

. Чего вы от меня хотите?

Савинков. Я хочу, чтобы ты принадлежала мне! (Страстный и долгий поцелуй.)

Эмма-Любовь. А как же шампанское?

Савинков

. Теперь нам есть за что выпить. (Пьют.)

Эмма-Любовь. Ещё!

Савинков. За будущее!

Он и она выходят с бокалами на передний план. Ресторанный кабинет за их спинами темнеет.

Эмма-Любовь. Как это всё не вовремя получилось. Я теперь буду спутницей Бориса во всех его неудачах, метаниях, в бесконечном беге революции. Никакой власти, никаких звёзд, а только переезжать, скрываться… Погоня, страх, жизнь по поддельным документам, нелепость эмиграции… Удивительно, но муж мой, этот чудак, будет сопровождать нас — из преданности мне и Борису или надеясь отомстить? — будет сопровождать нас до самого конца. А конец настанет через шесть лет: нелегальный переход через границу в Советскую Россию и внезапный арест. Кое-кто думает, что это мы с мужем выдали тогда Бориса агентам гэ-пэ-у. Может быть, оно действительно так…

Савинков

. Мой старший сын Виктор будет расстрелян через десять лет после моей смерти. Дочь Татьяна переживёт ссылку, вернётся, потом последует за репрессированным мужем, следы её затеряются в норильской пурге. Но больше всего меня мучает и жжёт не это, и не память о тех людях, которые верили мне, шли, куда я укажу им, и которых я одного за другим отправлял на смерть. Меня мучает бессмысленность конца: скучный советский суд, бесславные признания, глупое и фальшивое раскаянье, и потом это чёрное окно Лубянской тюрьмы, с которого я полечу вниз на грязный тюремный асфальт. И ещё — как это ни странно, Эмма-Любовь, — меня мучает то, что ты будешь умирать, всеми брошенная, раздутая водянкой старуха, в дощатой развалюхе в каком-то овраге на окраине Мариуполя, и даже агенты кэ-гэ-бэ не поинтересуются о тебе.

Эмма-Любовь. Выпьем! За будущее!

Савинков. За будущее!

Уходят во тьму. Кабинет — то ли в Литерном поезде, то ли в ресторане — высвечивается снова. Человек, похожий на Савинкова, возвращается из небытия с гитарой, усаживается на диван. Он наигрывает и напевает на мотив ресторанных куплетов того времени (при этом поезд трогается и вагон начинает покачиваться в такт песне).