Литерный эшелон

Уже почти в темноте пришвартовался к причальной мачте на окраине Коломны. До предела принял в баки газолин. Взял на борт еще трех пассажиров, контейнеры с грузом, термосы с кофе, чаем и едой.

Данилин успел передать связному офицеру письмо, наскоро написанное для Аленки.

Около полуночи капитан приказал отдать концы. Дирижабль отшвартовался, двигатели набрали обороты и понесли громадное тело дальше на восток.

В рубке остался лишь рулевой и вахтенный офицер, а все остальные разошлись по каютам.

Спалось великолепно — ровный рокот моторов, гул винтов убаюкивал совсем как дождь.

Когда Андрей проснулся, солнце было почти в зените. Он потянулся к часам, чтоб взглянуть на время. Но вовремя раздумал: они показывали время петербургское, а столица осталась далеко на западе.

Соседа не было — Данилин нашел его в салоне. Наскоро перекусив, с чашкой кофе прошел к иллюминатору.

По палубе как раз проходил капитан Сабуров. Он остановился рядом с Данилиным, заметил:

— Хорошо идем… Через двое суток будем на месте.

— А как быстро мы летим?

— Сейчас делаем сорок узлов или более шестидесяти пяти верст в час. Потрясающая скорость!

— Неужели! А, кажется, что летим гораздо медленнее.

Капитан кивнул:

— Это обман зрения, иллюзия от того, что земля далеко… А вообще, знаете ли… Просто не устаю восхищаться прогрессу вообще и этому творению в частности.

И Сабуров по-приятельски похлопал дирижабль по обшивке:

— Если на море корабли худо-бедно могут соперничать с дирижаблем, то над сушей ему нет равных. Он не стоит на станциях, пропуская встречный состав. Не зависит от дорог или изгибов речного русла.

— А как вы вообще сюда попали?

— Ну а как я мог сюда не попасть? — удивился Сабуров. — Вождение дирижабля похоже на управление кораблем. Надо прокладывать курс, сверяться по компасу, звездам. Я не хочу говорить плохо о сухопутных офицерах… Но какой из них сможет водить дирижабль? Я еще в японскую с шарами возился, наблюдателей поднимал, сам летал… Опять же: дирижабль это двигателя, насосы, дифференты и равновесие — все, что даже мичманы знают. У нас, на «Скобелеве» даже мотористы — унтер-офицеры.

— А стрелки?..

— Какие стрелки?.. — нахмурился Сабуров.

— Это ведь боевой корабль. Я видел пулеметные турели. Под «Максимы»?

— Нет, — усмехнулся Сабуров. — «Гочкисы». Раньше у нас еще стояла горная пушка с калибром в два с половиной дюйма. Однако отдача была все же значительной, медленная перезарядка, да и точность стрельбы оставляла желать лучшего. Затем решили заменить его тремя пулеметами. Еще подвешивали воздушные торпеды Дежневецкого. Это для проведения бомбардировок…

— А куда они все подевались?

— Поход у нас не боевой — вот все вооружение с дирижабля сняли. Поскольку оружия нет, то и бомбардиров со стрелками решили оставить на земле. Желаете пройтись в главную рубку?

— Было бы любопытственно…

— Прошу…

Рубка дирижабля походила на рубку управления какого-то эсминца, за исключением того, что под ней не имелось палубы, воды, а лишь пустота, воздух.

Здесь, для лучшего обзора и освещения все от пола до потолка было застеклено. Даже в палубе имелись иллюминаторы.

Был и штурвал вполне морского вида, за которым стоял мичан. Дрожала стрелка в компасе, тикали хронометры, машинный телеграф стоял на «Полный Вперед».

Под потолком, в клетке о чем-то своем, птичьем пела канарейка.

Заметив взгляд Данилина, Сабуров пояснил:

— Кенарь — птичка божья, легкая. В шахтах первая гибнет, шахтеров спасая. Мы, аэронавты, я так думаю, шахтеры наоборот.

— Тогда вам бы стоило приобрести крота…

— Может и так. Только крот животное малоинтересное. Не щебечет и видом своим радует, пожалуй, только такс…

Капитан воздушного корабля прошел вперед, встал рядом с рулевым. Из кармана достал подзорную трубу, осмотрел через нее окрестности.

Походил он воздушного капитана Немо века двадцатого, который стоит на краю несущейся на него пропасти.

Дирижабль несся вперед.

Зуб

— Диви, диви. Дідухи йдуть…

Иван показывал на небо, Пашка посмотрел в том направлении, но ничего не увидел, кроме облаков, похожих на шапки древних князей.

— Что он там мелет? — спросил Ульды у галантерейщика. — Нихрена не понимаю его язык.

Впрочем, польский вор тоже понимал сказанное скорее дословно, нежели по сути:

— Говорит, деды какие-то идут.

Пашка еще раз посмотрел на небо: какие там могут быть деды?..

Но нет, облака меньше всего походили на идущих стариков.

— У нас так кажуть: діди йдуть — дощ почнеться…

— Дождь — это хорошо, — ответил Ульды. — Передохнём…

— ПередСхнем! — заметил польский вор. — И так будто сильно не утруждаемся.

— По дощу дуже не побігаєш, — объяснял Бык.

Пашка в розговор не вмешивался и про себя даже выдохнул. С утра у него начал нить зуб. Сначала не сильно беспокоил, болел нудной, тугой болью.

После обеда стал постреливать — все чаще и чаще.

Павел ожидал, что после отбоя он закутает голову в какую-то тряпку, отогреет челюсть, боль пройдет.

Но куда там. Боль сверлила челюсть, и куда-то ниже: через сердце — к заднице. Заснуть не получалось, мысли путались, обращаясь в крошево, в бред.