Литконкурс Тенета-98

Пока мать гремела посудой, Фабио размышлял над своей тайной. Он скорее чувствовал, чем понимал, что «Демиург» небезопасен. Образ сумасшедшего Охо стоял перед его глазами как оживший комикс. А вдруг и с мамой случится тоже самое, если она узнает о приборе.

"Слава Богу, что со мной все обошлось, а ведь могло быть и хуже!" малыш поежился от воспоминаний.

— Ты что: мерзнешь? — Лючия подошла к сыну и потрогала губами лоб, — температуры вроде нет.

— Конечно, нет, — подхватил малыш, — это так, нервы.

— Что? — изумленно замерла мать с кастрюлей в руках, — какие нервы в твоем-то возрасте? Опять, небось, триллеров насмотрелся у Лео! — Фабио предпочел молчать, позволяя матери развивать свою версию его повзросления.

Но вопросы так и распирали малыша, и он не удержался, спросив набитым ртом:

— Ма, вот если бы к тебе в руки попала волшебная палочка, что бы ты делала?

Лючия с улыбкой посмотрела на сына, радуясь его детской наивности, и ответила:

— Откуда же ей взяться, этой палочке?

— Не-е, — прожевывая спагетти промычал малыш, — я серьезно: вот если бы?

— Ну, если бы, — женщина, которой только исполнилось тридцать, всерьез задумалась, а потом рассмеялась, — скажешь тоже — волшебная палочка.

— А все-таки, — не унимался сын.

— Ну, попыталась бы вернуть твоего отца.

— А ты думаешь, это возможно? — поинтересовался малыш, перестав жевать.

— Так ты же говоришь о волшебной палочке, а она вроде как все может.

— Угу! Конечно, а чего бы ты еще хотела?

— Ой! Да что за глупые вопросы ты задаешь? Только душу травишь, — Лючия немного рассердилась, поскольку вопрос сына всколыхнул самое больное за последние годы: нет мужа, нет того, нет этого. Она встала и молча начала убирать со стола.

— Ладно, извини меня, ма, — понял ее состояние Фабио.

— Ничего, ничего, иди спать, — голос матери был снова мягким и ласковым, — мне еще гладить для Макфинли.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Фабио добрался до своей кровати и, свернувшись калачиком, начал думать. — ВТОРОЙ СОН АЛЕКСАНДРЫ.-

Кто я?

Я зависла над горным пейзажем, обрамляющем небольшую долину: в прошлом, будущем или теперь?

Невысокие скалы разбросаны, как выпавшие зубы невиданных великанов, по лесистым склонам, скрывающихся за облаками вершин. В лесу буковые деревья, а в долине кипарисы — вот и разберись, где же это место — в Гималаях, Кордильерах или вовсе не на Земле.

Я спускаюсь ниже и попадаю в какой-то храм. Я знаю, что это храм, хотя здесь никто не молится, а группа людей что-то обсуждает. Внезапно я оказываюсь рядом с женщиной лет тридцати, черты лица которой словно изваяны в гипсе и сливаюсь с ней.

Кто я?

В правой руке у меня жезл, в левой чаша, на плечах белый плащ с капюшоном, который покрывает мои черные волосы. Головы всех присутствующих тоже покрыты, так положено.

Я не знаю этих людей, но женщина, которая теперь я, знает. Я могу лишь наблюдать за происходящим, не вмешиваясь.

Женщина в гневе и заражает своей эмоцией меня. Люди, сидящие вокруг, один за другим высказывают то, что нам не нравится.

— Они должны быть наказаны, — произносит капюшон, из под которого твердо смотрят синие глаза и торчит окладистая, рыжеватая борода, — сколько можно терпеть их распущенность и кровь? В свое время Моисей наказал евреев за меньшие прегрешения.

— И что же? — твердо, со сталью в голосе отвечаем мы, — разве страх научит людей миру и любви? Может, именно поступок Моисея наложил на народы богобоязнь, вместо того, чтобы привить им любовь к Богу!

— Любовь? — синий взгляд становится ироничным, — можно поговорить и об этом. Например, о любви Христа.

— И чем же вас не устраивают высокие чувства Мирового Учителя? — мы становимся колючими.

— Лично меня устраивают, — без тени смущения парирует борода, но есть мир, который воевал при Моисее, проповедовавшем богобоязнь, и продолжает воевать после Христа, заповедавшего любовь. Это — факт, мало зависящий от меня.

— Вот и жаль! — вскидываемся мы. — Каждый сидящий здесь имеет определенную миссию по отношению к народам Земли. Это означает, что народы страдают, если кто-либо из нас не выполняет этих самых миссий. Так кого же я должна наказывать: вас, расписывающихся в своей беспомощности или народы, страдающие от вашей безответственности?

Откуда-то слева доносится мелодичное:

— Не стоит гневаться, сестра. Ведь и ты имеешь свою миссию, которую сейчас отказываешься выполнять. В чем же ты обвиняешь нас?

Мы смотрим в темные глаза изумительно красивой женщины: у нее аккуратный прямой нос, тонкие ноздри, высокий лоб, прячущийся по капюшон и идеальный, чувственный рот. Мы даже ощущаем запах фиалок, так она свежа, но сейчас не время для симпатий, и мы произносим:

— Я могу исполнить свою миссию, но вы все знаете, что это крайняя мера, за которой только пропасть и разрушение. Не останется ничего, все придется начинать заново. Вы этого хотите?

В храме повисает тишина, и мы молчим некоторое время, давая остальным подумать, а затем заканчиваем:

— Прошу всех, кто согласен со мной, поднять руки.