Литконкурс Тенета-98

Написал тут вчера небольшой рассказик. Когда стало темнеть, зажег свечу. В качестве подсвечника использовал найденный в лесу позвонок лося. Вечер был на удивление тихий: свечу не задувало, даже пламя ее не колебалось. Почитал Дж. Лондона, умышленно выбрав самую страшную вещь: как два золотоискателя оставшись на всю зиму вдвоем в маленькой хижине, сошли с ума и поубивали друг друга. Один помешался оттого, что рядом с хижиной находились чьи-то могилы (однажды ночью в бреду он встал, дошел до могил и улегся на них спать). Другой — по поводу того, что все время стояла безветренная погода и флюгер на крыше не шевельнулся ни разу. Я подумал, что тут тоже неплохо было бы сделать флюгер и еще что-нибудь научное солнечные часы, например. И стал укладываться спать. Пола в сарае тоже пока нет; положил на землю обрезки досок, а на них — спальный мешок. Лег и застегнулся почти наглухо — не от холода, а от комаров. От жары еле уснул и проснулся тоже очень рано. Позавтракал луком с грядки и вареным мясом, которое я нанизал на проволоку и подогрел на костре как шашлык. Рядом ошивались собака и кошка сторожа. (Друг к другу они относятся вполне мирно.) Выбросил им жилы и жир от мяса, а также промасленную бумагу. Заметил разницу в уровне их интеллекта: кошка, в отличие от собаки, облизывая бумагу, ни за что не догадается придерживать ее лапой.

Я почему-то думал, что дача Блока Шахматово находилась под Петербургом, а недавно узнал, что под Москвой, причем довольно близко отсюда — 50 км. (35 км. от Дмитрова.) Как известно, 73 года назад, в начале лета 1908 года, Блок приехал туда и написал свои знаменитые стихи "На поле Куликовом":

Покоя нет! Степная кобылица

Несется вскачь!

Если покоя и на самом деле нет, то я все равно не понимаю, отчего же так торжествовать по этому поводу? Какой мазохизм, однако! А вообще-то несутся только куры. Куры, а не кобылицы. Курица несется вскачь.

Пейзажи здесь одни из самых красивых в Подмосковье неровная линия горизонта, холмы, покрытые лесом, наползающие друг на друга, как рыбья чешуя. Которые ближе — темные, а дальние — голубоватые, почти неотличимые по цвету от неба. Ничего общего со смертью, пылью, степью и прочими экзистенциальными атрибутами. Ничего общего с ощущением собственной неважности и ненужности перед лицом некоего национально-военно-исторического молоха. Перед лицом истории, состоящей не из человеческих жизней, а из военных доблестей и бесконечной череды битв и побед.

…Не знаю у кого, а лично у меня эта самая фраза "ставить общественное выше личного" вызывала сомнение даже в детском возрасте. Помню, что исполняя пионерскую ритуалистику, все время норовил держать руку (символизирующую общественные интересы) не выше, а ниже собственной головы. Если пунктуально следовать этому лозунгу, то человек, войдя в автобус, должен будет уплатить не 5 копеек, а 5 рублей, а лучше — все 50, или даже 100 — ведь общественная польза от этого лишь возрастает. Впрочем, верхний предел — это, наверное, сумма, после уплаты которой человек начинает падать в голодные обмороки в рабочее время.

Недавно я смотрел по телевизору выступление Евтушенки. Он читал, в частности, свои стихи "Я хотел бы быть собирателем грязных окурков!" ("Можно, конечно, и из этого сделать спорт, — вроде собирания грибов." Эренбург, "Лето 1925 года") И во многих других его стихах проповедуется подобное самоискоренение. Мораль, как известно, должна предписывать человеку воздержание от зла, а в этой интерпретации мораль предписывает нечто совсем иное — причинение зла самому себе.

Лет 10 назад я прочитал повесть, кажется, В. Крапивина. Мальчик, мечтая стать героем, целыми днями ходит по улицам и мучается вопросом: "А смогу ли я?" Ради воспитания у себя силы воли и способности переносить боль он является в стоматологическую больницу и требует вырвать себе здоровый зуб: "Рвите, который крепче!" (Сперва малодушно собирался рвать зуб потоньше.) Из больницы его, конечно же, с позором изгоняют: "У нас не живодерня!" и он снова шатается один по улицам. По чуждому, не понимающему его миру. Город небольшой и мальчик несколько раз проходит его из конца в конец. Потом он созвал своих друзей, вскипятил кастрюлю и публично опустил туда руку.

Не люблю

Вся красота, вся жизнь для нас,

все достоинство — в страдании.

(Вересаев, "Живая жизнь")

Я не читаю книг опасных,

я не ворую и не пью.

Но есть ущерб во мне ужасный:

страдать я очень не люблю.

Я от пропятья убегаю,

не режу пяток я ножом

и над землею я летаю,

свой груз отправив багажом.

Ты мне за это плюнешь в рожу.

Ах, прямо в рожу, прямо в рожу!

и мне захочется спросить:

Ах, отчего же, отчего же,

ну отчего же, отчего же

ты, друг мой, так не любишь жить?

май 1981 г.

Третий отрывок из книги "По поводу майского снега"; написан 10 июня 1981 года.