Литлабиринты

 И вот тут, когда и мысли чёрные в голове побулькивать начали (недаром потом теме самоубийства целую книгу посвятил!), опять же вдруг прилетает из Москвы в конверте послание с неожиданным предложением: не хотите ли стать собкором по Центральному Черноземью новой всероссийской газеты «Глашатай»? Несмотря на голод и нищету, я взялся думать-размышлять. С одной стороны, – газета центральная, оклад, надо понимать, приличный. С другой, – опять же журналистика, да и мотаться по соседним областям в поисках тем-материалов не больно-то хотелось…

Ответил Москве, что подумаю, а пока, для затравки, выслал им статью «Кто убрал Игоря Талькова?», где логично называл-указывал убийцей, вопреки официальной версии, Шляфмана и которую тамбовские газеты печатать чего-то не решались. В «Глашатае» она тут же вышла, и редактор ещё более напористо повторил предложение насчёт собкорства.

Но тут затянувшийся дрейф в тёмных водах моря житейского наконец кончился, спасательный круг был мне брошен. Пригласили меня в приёмную ректора местного тогда ещё пединститута, который готовился уже стать университетом, провели собеседование, и через полчаса я вышел редактором институтского издательства с небольшим, но твёрдым окладом.

А на волне этой везухи подоспел и следующий приятный сюрприз – письмо от Алёшкина. Он создал и уже раскрутил новое коммерческое издательство – «Голос». Газета «Глашатай», оказывается, учреждена при издательстве, это он рекомендовал меня редактору в качестве собкора и советует настоятельно согласиться…

Я написал ответное письмо, кратко описал перипетии своей жизни-судьбы за последний год и, пользуясь случаем, сделал довольно толстый намёк:

…Вчера перечитывал вёрстку своей повести «Казнить нельзя помиловать». Откровенно скажу, поплакал: писал я её с вдохновением, с жаром, с мечтами и надеждами. И мне она до сих пор нравится. Я уже смирился, что она не будет издана, от отчаяния предложил её «Тамбовской жизни» (с приходом нового редактора областная газета начала публиковать вещи с продолжением), повесть одобрили: редактор, его зам и завотделом культуры, но в этот самый момент в редакцию приходит работать прототип главного героя повести Фирсова, и всё летит в тартарары.

Пётр, буду краток: я написал эту повесть (лучшую пока у меня) с твоей подачи, по твоему дружескому заказу. Ты обещал (просто констатирую) издать её в течение года. Теперь окончательно ясно, что в «Столице» она не выйдет и через 25 лет (я не знаю, существует ли это издательство). И вот теперь я решаюсь задать вопрос: можешь ли ты хотя бы с опозданием выполнить своё обещание? Я, конечно, знаю, что рано или поздно она будет опубликована, пусть даже после моей смерти, но хотелось бы поскорее и – при жизни…

Пётр ответил: присылай повесть. И попенял мне, дескать, сам я во многом виноват в бесславной судьбе своей «столичной» книжки – мол, был бы понапористее, теребил редактора книги и его, Алёшкина…

И вот тут я пошёл, что называется, ва-банк и вместо распечатки многострадальной повести прислал новое письмо-запрос:

…Теперь я отлично понимаю, что есть громадная доля вины в неудачных издательских родах «Казнить нельзя помиловать» и с моей стороны: ты прав, я должен был теребить всю «Столицу», не давать спать редактору книги и тебе, торопя с выходом, но, увы, характер был не тот.