Лица

ОБЩЕСТВЕННЫЕ ЗАБОТЫ поглощали их не менее, нежели учебные. Они хотели чувствовать себя причастными ко всему на свете, начиная с мировой революции, о которой думали, ложась спать и просыпаясь, и кончая свинарниками, которые открывали при рабфаках «в ответ на обращение партии по мясной проблеме».

Рабфаковцы имели официальную отсрочку от службы в армии, но очень часто кто-нибудь да и срывался на фронт: душа не выдерживала. Была очень сложная обстановка — Деникин взял Орел. Однажды рабфак Московского университета принял резолюцию: «Если падет Тула, плевать на все запреты и в полном составе уходить на передовую».

С одной стороны, их обуревала жажда знаний, с другой — неутоленная жажда деятельности. В большинстве своем они были коммунистами и комсомольцами, и кто бы ни обращался к рабфаковцам с просьбой — то ли разгружать вагоны на Николаевском вокзале, то ли вступать в общество «Долой неграмотность!» и ехать на фабрику имени Петра Алексеева создавать ликбез, — отказа никогда не было. На вопрос: «Кто хочет?» — отвечали: «Все!» В 1930 году рабфак МВТУ в полном составе проводил в деревне весенний сев. Пели песню: «Не белоручками в белых перчатках выйти мы в жизнь должны, а людьми с пролетарскою хваткою первой в мире страны».

ИНТЕРЕСЫ их были «колумбическими» — «от Колумба», уточнил Федор Дмитриевич Иванин. Ведь жизнь для рабфаковцев не продолжалась — она рождалась заново, и поэтому все, что они узнавали и чем наполнялись, вызывало у них первооткрывательские реакции. Они бегали в Политехнический музей «на Маяковского», который, по свидетельству тогдашних газет, «будоражил весь рабфаковский парнас», садились на галерке, и именно рабфаковцы бесновались там, кричали и аплодировали поэту, когда партер обливал его холодным презрением.

В том же Политехническом они присутствовали на диспутах наркома Луначарского с митрополитом Введенским на тему «Есть ли бог?» и слушали лекции Корнея Ивановича Чуковского о Нате Пинкертоне.

Федор Иванин запоем читал литературу, подразделив ее таким образом: политическая — «Государство и революция» В. И. Ленина, «История партии» Ем. Ярославского, «Азбука коммунизма»; художественная — Гегель, Кант.

У них не было никаких развлечений в том смысле, в каком мы понимаем это сегодня. В лучшем случае они могли играть на «шелобаны» в цифры электросчетчика. Но в театр или в кино на «Шестую часть света» Дзиги Вертова они ходили не развлекаться — думать.

Праздники они встречали все вместе: собирались в актовом зале, заранее украшенном свежими ветками, приглашали военный духовой оркестр и непременно ставили революционную пьесу в манере «синеблузников» — без декораций, очень остро, на самые злободневные темы.

А вот спортом они не занимались. Негде было. Футбольные команды, ставшие потом «Динамо» и «Спартаком», еще играли на пустырях где-нибудь на Ходынском поле. Спорт пришел к рабфаковцам позже, причем в виде стрелковых кружков. Тогда же появилась мода на белую рубашечку апаш, на пиджачок, небрежно накинутый на плечи, и на десяток значков, прикрепленных к лацкану и свидетельствующих о мужестве и силе молодого человека.

Сентиментальными они никогда не были, ухаживаний не допускали, а о любви стеснялись говорить даже женатые рабфаковцы. Обилие забот приводило к тому, что даже в прозвища они «не играли»: называли друг друга только по фамилиям. Небытов и сегодня зовет Иванина — Иваниным, а о том, что он Федор да еще Дмитриевич, словно бы и понятия не имеет.

МЕЧТЫ И ПЛАНЫ вполне соответствовали духу того времени, грубоватому и вместе с тем приподнято-романтическому. Рабфаковцы мечтали обо всем, что касалось страны или мира в целом, но очень трезво и реально смотрели на собственную судьбу и перспективу. Отсюда любопытнейшая черта их мечтаний: сбыточность. Завод отправлял на рабфак молодого рабочего, при этом и рабочий знал, и завод не сомневался, что парень вернется в такой-то цех, на такую-то должность. Об окладах не думали.

Карьера совсем не волновала рабфаковцев. Занимать ли командные посты или рядовые, тоже не было вопросом, хотя из-за великой нужды в специалистах каждый рабфаковец мог бы легко вознестись вверх. Нет, не лезли! И что еще любопытно — не стремились в науку. Тогда был голод на практиков, а наука, как сказал Иванин, «хороша от сытости».

Они откровенно сознавали себя «черным хлебом» революции, и это обстоятельство ничуть не делало их несчастными.