Лицом к лицу

Когда совсем стемнело, лагерь притих. Разводить костры было запрещено. Только один небольшой костер тускло мерцал в степи, за станцией.

У костра сидели часовые Гуссейн и Мамед.

У Гуссейна лицо было черное, сморщенное, точно тыква, залежавшаяся на чердаке и закопченная дымом очага. Он неподвижно уставился своими узкими глазами на огонь и о чем-то задумался. У Мамеда широкий, бесформенный нос, точно лягушка, раздавленная пятой прохожего. Он, словно звездочет, водил глазами по небу, отыскивая Большую Медведицу. По ней определил, где север, и, взглянув на надвигавшиеся с запада тучи, предсказал непогоду.

— Хоть бы скорее рассвело, — вздохнул Гуссейн и тоже посмотрел на небо.

Оставляя светящийся след, в темном небе промелькнула падающая звезда. Гуссейн и Мамед едва успели пожелать себе много монет, отару овец, винтовку и удачу в завтрашнем бою.

— Где-то близко упала, — в страхе сказал Мамед.

— Алла! — воскликнул Гуссейн, твердо веривший, что звезды, созданные аллахом, вершат судьбу человека.

Небо стало затягиваться тучами. К костру подошла группа людей. Мамед узнал среди них Гассана и Джавата.

— Что там, на станции?

— Полно грузинских офицеров и наших беков. Должно быть, совещаются, — ответил Гассан.

Джават и Рахматула присели у огня. Между ними прилег маленький, щуплый Гассан, в ватной телогрейке и в ватных, стеганых штанах, заправленных в шерстяные носки. Он, прищурясь, стал смотреть слезящимися глазами на раскаленные угольки. Затем поднял маленькую голову, потонувшую в мохнатой папахе, и погладил редкие, свисавшие мышиными хвостиками усы.

— Не пойму, — обратился он к Мамеду, — почему это грузины вздумали помогать нам?

Мамед ничего не ответил.

— Вздумали помогать? — повторил, смеясь, Гуссейн. — Турки придут — обратят их в нашу веру.

Уставясь снова в затухающий костер, напрягая неподатливую мысль, Гассан усиленно раскуривал трубку, причмокивая отвисшими губами, поминутно сплевывал в костер горькую слюну.

— Говорят, когда турки придут, плохо неверным будет… — размышлял он вслух.

— Чего только не говорят теперь люди, — вмешался в разговор незнакомый человек, подошедший несколько минут назад к костру. — Я вот думал насчет этого и вас хочу теперь спросить: почему если человек другой веры, то он должен быть хуже нас? На свете много разных народов, и у каждого своя вера — так неужели мы должны всех их ненавидеть?

Гуссейн подозрительно взглянул на незнакомца.

— Всех — нет, а русских жалеть не нужно, потому что они христиане и воюют с турками.

— Но нам-то русские ничего плохого не сделали. Русские солдаты такие же крестьяне, как и мы, зачем же мы будем в них стрелять?

— Для чего ты шел сюда, если так думаешь? — напустился на него Гуссейн.

— Пришел затем, зачем и вы пришли, а только вечером стал думать: в русских ли нам нужно стрелять или в кого другого?

— А в кого, ж ты хочешь стрелять?

— В кого?.. Вот об этом я и думаю и хочу, чтобы вы тоже подумали. Мне мой ум так подсказывает: стрелять мы должны в того, кто на самом деле нам враг. — Незнакомец с минуту помолчал и, придвинувшись ближе к сидевшим, почти шепотом произнес: — В беков, вот в кого надо стрелять. Они наши враги, а не русские солдаты, которые там, в России, уже расправились со своими беками. Русские солдаты ни с кем не хотят больше воевать. Они едут к себе домой, чтобы работать на земле, которую им дала советская власть. А чего нам ждать от беков? Ну, позовут они сюда турок, так что же, вы думаете, при турках бедняк лучше станет жить?.. Или кто-нибудь сказал вам, что если турки придут, то беки от радости землю вам раздадут? Нет, без России нам легче не будет. Уходите-ка лучше поскорей по домам, а оружие приберегите для другого дела.

Незнакомец встал и быстро скрылся во мраке.

— Что он говорил, этот человек! — возмутился Гуссейн. — Как это может быть, что русские лучше турок? Или аллах ума его лишил?

Возмущение Гуссейна разделили Гассан и еще несколько человек, сидевших у костра.

— Старый ворон зря не каркает, — раздался вдруг из темноты чей-то голос. — Правильно говорит, уходить надо…

Скрывшийся незнакомец был рабочий с нефтяных промыслов. Звали его Идрис Ахмед-оглы. Бакинский комитет большевиков направил его в Елизаветполь для революционной работы.

Десятки таких агитаторов-большевиков работали в те дни в отрядах Азербайджанского национального совета. Благодаря им многие из обманутых крестьян разошлись по деревням. Деревни, лежавшие близ железной дороги, сочувственно относились к солдатам, возвращавшимся с фронта, и, выходя на станцию, предлагали им хлеб, яйца, молоко.

Однако влияние беков среди крестьян было еще сильно. Крестьяне, отравленные шовинистической агитацией и религиозным фанатизмом, шли в бекские банды…

…Ночь была темная. Среди облаков мерцала всего одна звезда. Вскоре и она исчезла. Костер потух. На Шамхорскую степь легла густая тьма.

7