Литвинка

Арсений отвернул надменный взор,Когда он услыхал свой приговор.«И ты против меня!» – воскликнул он;Но эта речь была скорее стон,Как будто сердца лучшая струнаВ тот самый миг была оборвана.С презреньем меч свой бросил он потом,И обернулся медленно плащом,Чтобы из них никто сказать не смел,

Что в час конца Арсений побледнел.И три копья пронзили эту грудь,Которой так хотелось отдохнуть,Где столько лет с добром боролось зло,И наконец оно превозмогло.Как царь дубровы, гордо он упал,Не вздрогнул, не взглянул, не закричал.Хотя б молитву или злой упрекОн произнес! Но нет! он был далекОт этих чувств: он век счастливый свой

Опередил неверющей душой;Он кончил жизнь с досадой на челе,Жалея, мысля об одной земле, —Свой ад и рай он здесь умел сыскать.Других не знал, и не хотел он знать!..

23

И опустел его высокий дом,И странников не угощают в нем;И двор зарос зеленою травой,

И пыль покрыла серой пеленойСвятые образа, дубовый столИ пестрые ковры! и гладкий полНе скрыпнет уж под легкою ногойКрасавицы лукавой и младой.Ни острый меч в серебряных ножнах,Ни шлем стальной не блещут на стенах;Они забыты в поле роковом,Где он погиб! – В покое лишь одномВсё, всё как прежде: лютня у окна,

И вкруг нее обвитая струна;И две одежды женские лежатНа мягком ложе, будто бы назадТому лишь день, как дева стран чужихСюда небрежно положила их.И, раздувая полог парчевой,Скользит по ним прохладный ветр ночной,Когда сквозь тонкий занавес окнаГлядит луна – нескромная луна!

24