Любиево

Лукреция когда-то преподавал немецкий, но нигде не мог удержаться, за ним всегда тянулся шлейф проблем: клеился к ученикам, и в итоге осталось зарабатывать только частными уроками. В семидесятых он приехал из Быдгощи во Вроцлав. Здесь и познакомился с Патрицией, в парке, где собирались голубые, в грязном туалете. Патриция лежал пьяный, головой в луже мочи, и думал, что уже все, кранты. Но Лукреция помог этой шлюхе Патриции, нашел для него работу гардеробщиком в одном из рабочих Домов культуры. В обязанности Патриции входило выдавать пинг-понговые шарики молодежи, приходившей играть в клубный зал. Работа легкая, платили сносно, весь день Патриция пила кофе из граненого стакана, сплетничала с дворничихой и жила ожиданием грядущей ночи. Иногда она заменяла ночного сторожа и оставалась на дежурство до утра. Тогда она воображала себя дамой эпохи барокко с большим кринолином, в высоком парике, едущей в карете к любовнику. И что зовут ее как-то так, что и не выговоришь, и что прикрывается она большим веером. С крыши капало в ведро, за окном выл ветер, но она вставала, заваривала себе то чай, то кофе, добавляла водку и возвращалась в свою карету, в Версаль, в пышные платья, под кринолинами которых можно пристроить сразу нескольких любовников и еще пузырек с ядом. Она закуривала «Вяруса» и шла на обход, а когда возвращалась, в голове у нее уже было готово продолжение. Надо только заткнуть уши ватой, потому что ночи уж больно шумные, и сторожевые собаки гоняют кошек. Утро отрезвляло ее, как пригоршня холодной воды. Она делала запись в книге дежурств и возвращалась в эту жизнь: снова кто-то что-то хотел от нее, и снова она становилась ленивой и строптивой.

Правда, все это в прошлом, когда у рабочих из «Гидраля» и «Стольбуда» после работы еще оставались силы оттягиваться на полную катушку, когда еще не существовало таких выражений, как «сексуальные домогательства», а газеты занимались своим делом, когда у ночных дежурных еще не было телевизоров и фантазия неслась на всех парах — иначе только сдохнуть от скуки.

Теперь в Доме культуры Патриции в каждой комнате по фирме, а на фасаде полно вывесок, сообщающих, на каком этаже находится ломбард, обменный пункт, бильярдный клуб или оптовая продажа свечей и лампадок. Там, где когда-то танцевали неуклюжие работяги, — магазин с романтическим названием «всё по пять злотых». Никто не берет Патрицию на работу, теперь всяк сам себя сторожит, а охрану всего здания осуществляет специальная фирма. Мир недобр, ибо место, где проводились конкурсы чтецов-декламаторов, где занимались аэробикой, балетом и коррекционной гимнастикой, заняли грязные полумафиозные притоны, в которых торгуют бэушными мобильниками немодной формы, как будто этого добра не хватает, а вот бирушей в киосках днем с огнем не сыщешь — отметила Патриция и без сожаления ушла на пенсию.

Так никогда и не впустив в свой дом Третью Речь Посполитую.[1]

* * *

Они обращаются друг к другу в женском роде, изображают из себя женщин, еще совсем недавно они снимали мужиков в парке, около Оперы и на вокзале. Неизвестно, сколько в этом правды, сколько фольклора, а сколько просто прикола. Одно точно: они — часть отнюдь не маленькой группы людей, подсевших на секс, испытывающих от него зависимость. Они поднаторели в съеме. Даже теперь, на пенсии, при их животиках они сумели бы снять не одного. Никто из них понятия не имеет о существовании пластической хирургии и о возможностях смены пола. Им кажется, что достаточно просто помахивать обычными черными сумками, которые они называют «ридикюлями». Одеваются в то, что есть, — в лучшее из пэнээровской посредственности. Они считают, что достаточно иначе держать сигарету, брить усы и знать все эти словечки. В словах их сила. У них ничего нет, они все должны себе доврать, допридумать, допеть. Сегодня за деньги можно изменить все: пол, цвет глаз, волос… Не осталось места для полета фантазии. Вот почему они предпочитают быть бедными и «играть»:

— Ах, оставь, моя дорогая! — сейчас Патриция хабалит и подает чай в выщербленном стакане. Старом, замызганном, однако на подносике и с салфеткой. Форма, форма — ют что главное. И слова.

— Ах, оставь! Годы уж не те, попка увяла, и где они — снега былых времен?[2] Боже, психопатка, безумная женщина, отстань! Хорошо сказал старина Вийон: бери только мальчиков! Вот мы и брали.