Любимая для эльфа (СИ)

При малейшей попытке бросить его со стороны женщины, Лукас опять все переигрывал и привязывал женщину к себе.

Анамаорэ считали самым ужасным наказанием забвение. Когда существо перестает осознавать свой путь. Некоторые женщины выбрали из-за Лукаса такую смерть — без перерождения. Ушли в безвестность.

Но Макс не мог осуждать брата и даже немного ему завидовал, хотя у самого было море поклонниц.

Предложение спеть для Маю в наведенном сне Максимилиану понравилось.

Реакцию Маю на них обоих сразу будет видно, но что сон не сон, Маю даже не поймет.

***

Их операция прошла гладко, хотя царевичи редко пели вместе.

У Макса горели глаза.

— Ну и как трактовать будешь, Лу? Она разулыбалась, послала нам воздушные поцелуи и ушла.

Лукас воздел глаза к небу.

— Как-как — я попал!

Глава 114. Слишком много игры

Наоко сидела на подоконнике в небольшой, но очень светлой комнате — подсобном помещении ресторана, где работники хранили личные вещи и одежду.

Огромные зеленые глаза, изящная линия каре, подчеркивающая миловидность личика. Девушку можно было смело назвать красивой, не лукавя.

На миг сердце Лукаса болезненно сжалось. Лукас примерно представлял, что будет дальше, и хотел скорее закончить тяжелую сцену с минимумом потерь.

— Лукас!

Наоко всегда называла его полным именем.

Ноль ласки.

Неприятный штрих к портрету их неидеальных отношений, где требовалось держать спину ровно, не расслабляясь. Сам Лукас почти не звал Наоко по имени, придумывал вместо него ласковые прозвища.

— Да?

— Ты третий день не приходишь ночевать и говоришь, что очень занят... Я, — Наоко коротко всхлипнула, — не знаю, что и думать. Думаю самое плохое... Вот, попросила тебя сюда прийти...

Сейчас начнется. Лукас подошел к Наоко вплотную, взял ее лицо в ладони и смахнул наметившуюся слезинку.

— Ты правильно думаешь, Наоко.

Глаза Наоко расширились, в груди невыносимо потяжелело. Воздуха, скорее воздуха!

Форточка над ее головой сама собой распахнулась. Порыв ветра принес тепло и запах цветов. Чьи-то веселые голоса и смех... Миру наплевать на ее беду.

— Но... Я... Почему?

— Потому что так сложилось, Наоко.

Наоко высвободилась из рук Лукаса. Слова давались ей с трудом.

Все, что она тщательно выстраивала, рухнуло.

— Все было так красиво. Всегда так идеально! Я не могу поверить, что этого нет. Не могу...

Лукас посмотрел на нее в упор. Ну да, о чем Наоко еще печется, как не о картинке. Красиво, тьфу. А где слово «искренне»?

— Я поддерживал игру в идеальность для тебя. Потому что ты ее любишь. Но я больше не хочу. Не могу.

Худенькие плечики Наоко затряслись от рыданий.

Ей так больно, так холодно, так одиноко...

А за окном... Миру плевать, как было и тогда, когда она осталась без родителей.

Наоко стала колотить дрожь. Лукас присел на подоконник рядом с Наоко и прижал ее к себе.

Она попыталась высвободиться.

— Не надо! Оставь мою боль мне. Ты играл, тебе плевать!

Лукас тяжело вздохнул.

— Я играл не больше, чем тебе этого хотелось, Наоко. Не будем выяснять отношения, их уже не спасти.

Раздался новый взрыв рыданий.

Лукас добавил:

— У тебя останется все, что ты любишь. И даже больше. Проси, что хочешь.

— Почему их не спасти???

Несмотря на свои слова, Наоко не спешила высвободиться из бережных, но крепких объятий Лукаса.

Она сидела, прижавшись к Лукасову боку, и пыталась осознать — а мысли шли с трудом — что они с ним так сидят в последний раз.

Перед глазами плыли картинки начала отношений — как здорово, как феерично было тогда.

И Паола... Женщина, которую Лукас вроде как бросил ради их счастья.

Простая, обыкновенная женщина, не анамаорэ. Но, выходит, что с бывшей анамаорэ Лукас готов обойтись не лучше.

Наверное, он и Паоле сказал: «Проси, что хочешь».

Что хочешь, кроме него самого...

Лукас ответил:

— Наши отношения не спасти, потому что в них слишком много игры. Ты играешь, я играю. Нельзя так.

— Но я не...

— Ты да, Наоко. И ты знаешь, что ты да, и я знаю. Я устал от твоего притворства.

— Что ты скрывал от меня?

Магнус! Магнус прямо сказал, что Лукас был готов изменить ей... Магнус все знал, демоны, он все знал!

И, наверное, остальные родственники Лукаса тоже знали.

Смеялись над ней.

Наоко внезапно расхотелось слушать, что Лукас скажет. Слишком горько для нее.

— Многое, Наоко. Помнишь, что я говорил? «Когда мы с тобой познакомились, елки только наряжали. А теперь все позади. Сняты и шары, и мишура. Но мы остались. Такие, какие мы есть, будничные и настоящие. Я хочу узнать тебя настоящую, Наоко». Вот этого не случилось. Ты не захотела показать мне себя. Я тоже особо не открывался. Мы не сняли нашу мишуру.

Наоко всхлипнула.

— Почему ты не рассказывал, что тебе не нравится, раньше? Когда еще можно было что-то исправить.

— Говорил? Наоко, разве очевидное нужно говорить? Такое чувствуется. В отношении, в ауре. Отчужденность не появляется вдруг. Сначала печаль, сначала обиды, а потом ощущаешь — все. Ушло очарование.

— Я не чувствовала...

— Вот-вот. А отношения умирали.

Они так и сидели, обнявшись.

Слезы Наоко ушли, горе осталось.

Ей не хотелось показывать его Лукасу, он бы не понял.