Любимая муза Карла Брюллова

Неведомо, кто были эти мужчины, эти моряки, которым Юлия отдавалась, какими мерзкими болезнями они могли ее заразить. И если кто-то узнает, чем занимается здесь русская графиня, какая же черная слава пойдет о ней по Италии, а потом и переметнется в Россию! Ведь в Италии полным-полно русских, а на чужой роток не накинешь платок! Каким позором будет покрыто имя Юлии Пален (и имя ее семьи, о чем не забывал Литта)! Она лишит себя будущего, ей никогда не сделать приличной партии. А самое страшное – она опозорит русского императора… Ведь если станет известно, что бывшая фаворитка русского государя таскается по кабакам и спит с кем попало, как портовая шлюха, – Боже, как станут насмехаться над ним досужие сплетники во всех королевских домах и министерских кабинетах Европы!

Если бы Литта не поседел уже давно – он старательно пудрил волосы вовсе не потому, что был таким уж истовым приверженцем старинной моды, а просто чтобы скрыть седину, – он поседел бы в тот миг, когда до него дошло: из-за Юлии он, друг покойного императора Павла, может опорочить имя его сына, нынешнего российского самодержца!

Как верный вассал Литта не мог допустить позора своего синьора. Он решил устроить будущее Юлии независимо от ее желания – для ее же блага в конце концов!

Путешествие по Италии длилось уже больше трех лет, и за это время Литта не единожды получал из России письма о том, что к Юлии готов посвататься тот или иной богатый и знатный молодой человек. Письма эти были подписаны неизвестным Литте именем, однако некий тайный знак, повторявшийся от письма к письму, давал ему знать, что они отправлены по приказу императора Александра, который помнил слово, некогда данное Литте, и пытался достойно устроить судьбу Юлии. Прежде Литта сообщал об этих партиях Юлии, однако она ни о каком замужестве и слышать не хотела. Поэтому Литта – от ее имени – отвечал вежливым отказом на все предложения. Но теперь отказам пришел конец.

– Кто там у нас нынче? – проворчал он, вскрывая очередное послание. – Так, Самойлов Николай… ага, графини Екатерины Сергеевны сынок? Хороша была в своей время, надеюсь, и сын в нее. На Литейном живут, помню, помню… Ну, Самойлов так Самойлов!

В Петербург немедленно отправлена была депеша о нижайшей благодарности, согласии принять сватовство молодого графа Самойлова и скором возвращении Литты с внучкой, а Юлии дед-отец изъявил свою непререкаемую волю. Она, конечно, заартачилась было, но Литта оставался тверд:

– Возвращаться не желаешь? И замуж не пойдешь? Сделай милость, сиди здесь, только знай: ни гроша не получишь ни от меня, ни от бабки.

– Никогда не поверю, что мой миленький дедушка решится со мной так жестоко поступить, – расхохоталась Юлия.

«Миленький дедушка», возможно, и не решился бы, а вот отцу делать больше нечего», – подумал Литта, а вслух сказал:

– Выезжаем немедленно.

– Но я… как же? – изумилась Юлия. – Я не могу так быстро собраться! Мои вещи… картины, коллекции…

– Потом привезут, – отмахнулся Литта. – Поедем налегке.

– Нет! – вскинула голову Юлия. – Хочешь, чтобы я голодала? Что же, мне на панель идти?

– А сейчас ты что в порту делаешь? – буркнул Литта.

Юлия оторопела, слова не могла сказать. Мысль, что дед все знает, пригвоздила ее к месту.

– Жизнь свою не губи, – тихо сказал Литта. – Имя мое не марай. Я не заслужил этого. Все, в чем я виноват, это в том, что любил тебя безмерно. А получаю в ответ… Но знаешь ли, как в русских да малороссийских деревнях метят дом, в котором потаскуха живет? Мажут ворота дерьмом. Ты что же, хочешь, чтобы и в нашем доме на Миллионной были ворота дерьмом измазаны?

– Да ведь там и ворот-то нету, – попыталась усмехнуться Юлия побелевшими губами – и получила в ответ пощечину, потом другую, третью… Она взвизгнула так, что в окнах стекла задрожали, – и рухнула без чувств.

Литта смотрел на нее схватившись за сердце. Он так любил свое дорогое дитя, что был готов ради нее на все. Даже на то, что другие, гораздо более благочестивые родители, сочли бы безбожным и безнравственным. Однако Литта был не в силах противиться желаниям Юлии… И к чему это привело?

Он с ужасом осознал, что устал любить это прекрасное и жестокое существо. Оказывается, даже от беззаветной родительской любви можно устать…

Литта тяжело опустился в кресло, чувствуя себя беспомощным и слабым, но услышал, как по лестнице топочет прислуга, переполошенная пронзительным визгом Юлии, и принял привычный невозмутимый вид.

– Ах! – вскричала горничная Юлии, вбежавшая первой. – Синьорина! Синьорина Джулия!..

В затылок ей дышали дворецкий и два лакея.

– Карета готова? – невозмутимым тоном спросил Литта поднимаясь. – Превосходно. Берите синьорину и несите туда. А ты, Симонетта, тащи подушки и перины да пару одеял. Не позабудь корзинку с едой на первое время. Для синьорины Джулии прихвати плащ и белье. Ну и себе что-нибудь возьми. Едешь с нами. Отправляемся через полчаса, но если что-то не будет готово, пеняйте на себя!