– Да я сама утащу его в ближайший участок того света, если он только не покажет мне, где найти врача! – прошипела Юлия и, оттолкнув, снова выскочила на мостовую.
Карабинер еще не видел женщин – он был слишком занят тем, чтоб отодвинуть ковер, свисавший сверху и загораживающий какую-то дверь, а потом вставить ключ в замочную скважину. Ковер оказался слишком длинен и толст, он вырывался из рук, и ключ никак не желал попадать куда следует.
– Святая мадонна! – прошептала вдруг Симонетта. – Я вспомнила! Врач живет именно там, за этой дверью! Именно там, куда хочет войти карабинер!
– Зачем же он туда рвется? – задумчиво сказала Юлия. – Неужели доктор чем-то провинился, и этот полисотто хочет его арестовать? Но откуда у него взялся ключ от жилья доктора?..
В это мгновение «полисотто» (так в Риме иногда, с толикой презрения, именовали карабинеров) уронил ключ и громко выругался, а потом отстегнул пояс и отшвырнул его вместе с саблей. Амуниция упала на мостовую, издав глухой деревянный стук. Туда же полетела треуголка. Карабинер расстегнул крючки мундира, который, похоже, был ему маловат, и снова приступил к открыванию двери, громко ворча:
– Клянусь Эскулапом, это свинство – не попасть к себе домой. Попадись мне каналья-слесарь, который сделал этот ключ, я вскрою его живым!
– Он такой же карабинер, как я – император Наполеон, – хохотнула Юлия. – На нем маскарадный костюм, а сабля – просто деревяшка! Это тот, кто нам нужен!
Она бросилась к крыльцу:
– Синьор доктор! Пожалуйста, синьор!
«Карабинер» слегка повернул голову, явно недовольный, но заметив перед собой женщину, чья роскошная фигура была весьма условно обернута красным покрывалом, резко обернулся:
– Клянусь Эскулапом! Что стряслось, красавица? Неужели немедленно аборт понадобился?
И захохотал, очень довольный своим остроумием.
– Мой друг, русский художник, умирает, – не обращая внимания на оскорбительную шутку, быстро сказала Юлия.
– Что с ним? – Голос доктора мигом утратил шутливость. – Подстрелили? Ударили ножом?
– Нет, он вдруг… он вдруг забился в конвульсиях и перестал дышать.
Рассказывая, Юлия словно бы опять пережила те страшные мгновения. Руки ее от волнения затряслись и невзначай выпустили края покрывала. Она успела подхватить соскользнувшую ткань, но доктор увидел достаточно, чтобы глаза его изумленно и восхищенно расширились.
– Клянусь Эскулапом… – протянул он. – Ваш друг был на вас, когда его поразил приступ?
Юлия вскинула голову. Прямота или дерзость – неважно, это было ей всегда по вкусу. И она ответила так же прямо и дерзко:
– Да, он был на мне и со мной.
– Хотел бы я оказаться на его месте, – почти простонал доктор, и губы его чувственно приоткрылись, словно для поцелуя.
Юлия всматривалась в его лицо. Уличный фонарь раскачивало ветром, однако можно было видеть, что доктор довольно молод и пригож собой, а его короткая бородка, обливающая челюсти (итальянцы шли наперекор с европейской модой в своей страстной любви бородам!), выглядела чистой и ухоженной.
Впрочем, это не имело никакого значения. Окажись он уродливым горбуном или даже прокаженным, она исполнила бы его желание, только бы спасти ненаглядного Бришку!
– Вы окажетесь на его месте, – сказала она спокойно, – если вернете к жизни моего друга. Идемте скорей!
– Вообще-то я предпочитаю плату вперед, – ухмыльнулся молодой человек.
– А я расплачиваюсь только за услуги, – сказала Юлия и, сорвав с пальца бриллиантовый перстень, швырнула его к ногам доктора. – Вот. Это задаток. Берите его себе – и пошли, но имейте в виду: если мой друг умрет, я задушу вас отнюдь не в объятиях.
– Пожалуй, вы сможете, – проворчал доктор, поднимая перстень и надевая его на палец. – Момент, синьора, я только возьму чемоданчик с инструментами.
Италия, 1829–1835 годы