Любимая президента

За него никто и никогда не молился. И он сам никогда не знал молитвенных слов, никогда ни о чем не просил у бога. Был истинным атеистом.

Но ее голос, такой тихий и проникновенный, он доносился и заглушал рык и ропот голосов мертвецов. Стирал эти жуткие лица, не давал занырнуть в черную жижу. Она словно тянула к нему свои руки, и он…он видел эти тонкие пальцы, видел, как они вот-вот коснутся его грязных, протянутых к ней рук. Недостойный…да, он никогда не был ЕЕ достоин.

А потом жуткое, перекошенное лицо Людмилы. Она улыбается гнилым ртом и манит его к себе, хватает за шею. И он орет ей, орет о том, какая она сука и шлюха. Она не сможет его утянуть под воду. А Милка смеется и тянет, топит, окунает с головой. Пока голос Марины не заставляет схватить кислород потрескавшимся до крови ртом.

- А я люблю тебя…слышишь? Айсберг! Я тебя люблю…будь ты проклят! Твоя шлюха…твоя тварь тебя любит! Не думай сейчас меня бросить! Пожалуйстааа…Петя…прошу тебя, не уходи. Слышишь? Не уходи от нас…от меня и от твоего сына. Пожалуйста.

И глотком снова воздух, наверх, к свету. Будто ощущая, как в ноги впились словно клешни руки мертвецов. И он хочет сказать ей хотя бы «прощай».

А потом его тела касается что-то теплое, мягкое и такое родное. Оно пахнет молоком, пахнет жизнью, счастьем.

- Это…это наш мальчик, Петя. Наш ребенок. Твой сын. Почувствуй его…он маленький и он…он так похож на тебя. Он…он бы любил тебя, слышишь? Он и я. Мы бы любили тебя…и будем любить. Ты только не уходи. Слышишь? Умоляю. Не уходи…обними своего сына. Прошу тебя. Знаю…знаю, что ты его не хотел, но он твоя кровь, частичка тебя и меня. Нашей любви…пусть ее и не было никогда. Чувствуешь? Его маленькое сердечко бьется рядом с твоим…Не уходи. Заклинаю…ради нашего сына!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Как он может утонуть с малышом на груди. Нельзя. Он не имеет права. Изо всех сил обхватил крошечную спинку и рванул наверх, к свету, к жизни. Глотнул воздух, захрипел.

- Н…не ухожу…

И с трудом разомкнул веки, прижимая к себе малыша…Под кожей теплая спинка, мягкие волосики, и желание жить становится сильнее, ярче, острее. И затуманенный болью взгляд встречается с ее зелеными глазами, и он вдруг понимает, что больше не вернется к мертвецам…он будет с ней. Он хочет жить ради нее. С ней. Для нее. Он ее любит…адски, психотично, одержимо. А если сдохнет…она достанется кому-то другому.

- Ма…ри..на… - ее имя по слогам, каждым слогом выдергивая себя из лап смерти, и вдыхая аромат младенца, и чувствуя, как боль начинает отступать, а его собственное сердце бьется в такт крошечному сердечку его сына.

Он давно пришел в себя. Не хотел показать ей, что он здесь, не хотел спугнуть, не хотел увидеть эту неприкрытую ненависть.

Наслаждаться этим вызывающе наглым счастьем, когда она шепчет о любви, когда трогает его лицо, целует руки, гладит волосы. Никто и никогда не целовал его руки, его пальцы и ладони. Не шептал, как сильно хочет, чтобы он открыл глаза, чтобы улыбнулся или прошептал ее имя.

От нее пахнет молоком. Грудным молоком, вареньем, сдобой. Иногда ее руки в муке, или от нее доносится запах жареного лука или мяса. И это самый ох*енный запах, который может исходить от женщины. Не парфюм, не феромоны, а этот запах обычного человеческого счастья, повседневности, быта, которых у него никогда не было.

Он, бл*дь, заново родился. Он воскрес из мертвецов. Никогда и никто не говорил ему о любви так, как она. Искренне…отчаянно, с такой ненавистью и такой страстью в голосе, что и сомнений в этом не осталось. А еще пела. Ему и их сыну. Уложит возле него на матрац, прикроет пледом и ляжет рядом.

Это особенный вид оргазма. Вот эти ее нежности, когда она не знает, что он видит, слышит, чувствует. Видит ее сквозь приоткрытые веки, сквозь ресницы. Видит, как она ложится рядом, как поправляет одеяло, потом касается его лба, проверяя нет ли жара. Вначале рукой, потом губами. А ему до скрежета в зубах хочется схватить ее обеими руками и сожрать это дыхание своим ртом.

Этот запах вареной клубники. Она готовила компот. Он знает. Слышал, как говорила старухе. Потом, когда засыпала рядом, открывал глаза и смотрел на нее. Часами. Отоспался, набрался сил и мог долго не отводить глаз от ее лица. Такого исхудавшего, чуть осунувшегося, но все такого же прекрасного и до боли любимого и желанного. Да, он уже знал, что это значит. Вот это щемящее чувство внутри, вот это желание сдохнуть только за то, чтобы услышать свое имя ее голосом.

Пока она спит вместе с их сыном, Петр любуется ими обоими. Ему кажется, что мальчик похож на свою мать, несмотря на то что у него светлые волосы и голубые глаза. Черты лица как у Марины… А она говорит, что он вылитый Петр.

Сын. Нечто, что навсегда связывает его вместе с ней неразрывно.