Любимец века. Гагарин

И хотя Гагарин, переполненный энергией, просто физически не смог бы поддаться унынию или печали, но и он тосковал по небу, ревниво ловил щекой изменившийся ветер, проклинал погоду и нетерпеливо ждал своей очереди.

Немного позже, уже отобранные с Георгием Шо-ниным для «испытательной работы», - о характере ее они знали пока очень мало, - когда только и слышно было вокруг завистливое: «Эх, и полетаете же вы теперь, ребята!» - их тоже в отъезде и перемене привлекала прежде всего именно эта извечная летчицкая мечта - летать!

...Прошла унылая полярная ночь. Весной, в апреле, он впервые стал отцом, а немного ранее того был принят в партию.

Оба события знаменовали единый процесс повзросления. К партии Гагарин относился с серьезностью много думающего человека. А первенец-крошечная Леночка с ее хрупкими косточками и ясными глазами, - расширила вместимость сердца.

Многие утверждали, что то государственное мышление, которое отличало Гагарина в последний период его жизни, созревало в нем смолоду. Еще саратовский однокашник Петрунин вспоминал: «С Юрием всегда интересно было поговорить; в его необыкновенно вместительной голове витала масса интересных, оригинальных мыслей». Казаков из многих доверительных бесед выделяет мечту Гагарина о превращении Гжатска в город молодежи. («Хорошо бы сюда к заводским добавить военное училище: это дисциплинирует, расширяет кругозор...») А заслуженная библиотекарша, знавшая семью Гагариных еще по Клушину, Александра Андреевна Некрасова, в своих записках передает саму атмосферу постоянного участия Юрия в жизни родного города: «Сегодня день открытия университета культуры. Перед началом все захлопали. «Кому аплодируют?» - «Да смотри: вон стоит Юрий Гагарин». Все буквально впились в него глазами. Он в штатском голубом костюме. Выступал о срыве сроков строительства в городе. Очень повзрослел. После окончания я пошла в кабинет директора. Постучала. Ответили: «Нельзя». А Юрин голос отозвался: «Можно». Я отворила дверь, вошла. Юра подал мне стул. Я попросила его приехать в Клушино, где он родился, вырос. Говорила, как много там недостатков в его совхозе - совхозе имени Гагарина. Он внимательно слушал и сказал, что приедет. Я смотрела на него... Дома на письменном столе у меня тарелка с его портретом; на собраниях на трибуне видела несколько раз, а вот так, близко, не видела. Возмужал он, очень возмужал. Но так же чудесно прост, та же милая улыбка. Только редкая теперь. Усталость чувствуется. Договорились, что приду на прием; он на другой день принимал как депутат. Мне очень хотелось после полета его повидать и обязательно погладить по плечу или по руке. Вышла полная новых ощущений: «Ведь ты готовишься к новому полету, опять удивишь мир. А мы идем к тебе с мелочами, которые сами должны бы устраивать».

В воспоминаниях о Гагарине есть нечто взбадривающее. Будто к людям возвращается вместе с памятью о нем частичка собственной молодости, радостное время.

- Самое прекрасное, что я видел, - сказал мне вдруг посреди делового разговора близко знавший Гагарина подполковник Ребров, - это когда Юрий играл со своими дочками. Как он садился на трехколесный велосипед и азартно гонял на нем.

...Не странна ли наша повседневная близорукость? Все дружно твердили, друзья и свидетели от младых ногтей: «С Гагариным никогда ничего не случалось!» А между тем именно с ним-то и случилось самое необыкновенное...

СОЛЕНЫЙ ПОТ КОСМОНАВТОВ

- Летайте, но не выше стратосферы! - это прощальное напутствие врачей звучало в ушах несостоявшихся космонавтов погребальным звоном.

Но Гагарин побеждал и ларингологов, и глазников, и. невропатологов, и хирургов. Как рьяно они ни выстукивали на его теле «азбуку Морзе», изъянов не обнаруживалось, Юрий продолжал надеяться...

Мне рассказывал один из кандидатов в космонавты, который несколькими годами позже прошел первые ступени отбора, что главным пугалом считался КУК - концентратор ускорения кориолиса, проверка вестибулярного аппарата. Как и в той первоначальной, гагаринской, группе, отсев был сразу чрезвычайно велик: из двадцати осталось... двое! Но уж у этих-то вестибулярный аппарат оказался первоклассным, особенно у моего рассказчика. И если его товарищ все-таки иногда «выдавал харч» после положенного кружения, то мой собеседник держался стойко.

Видимо, идеальный вестибулярный аппарат чем-то сродни врожденной постановке голоса у певца. Сам человек об этом и не подозревает! Титаны вестибулярности рождались и умирали, понятия не имея о собственном совершенстве. Но вот наступила космическая эра, и человечеству срочно понадобились избранники по новому признаку: уже мало стало одной только смелости, недостаточно специальных знаний и недюжинного здоровья. Все это само по себе еще не могло сделать человека пригодным для космических полетов, без таинственного, далеко спрятанного в ушном лабиринте, несгибаемого чувства равновесия!