Любитель истории

– Вот, как договаривались! – Люба торжественно водрузила бутылку водки на маленький столик в углу, рядом с электрическим чайником.

Сергей Иванович оторвался от экрана и стал с любопытством рассматривать бутылку. Потом привстал, потянулся и взял ее в руки.

– И сколько же такая радость стоит?

– Двадцать копеек, – хмуро ответила Надька.

– А может, пять?! Ты смотри, как насобачились делать! – произнес он с восхищением. – И даже сургучом умудрились залить! Ну, деятели! То, что пузырь принесли, это правильно. Дал слово, держи! Ну а теперь будем заниматься сексом!

– Это еще, с какого бодуна?! – возмутилась Люба. – Договор был илиили! Так?

– Все так! Но я передумал!

– Сэм сказал, что если ты на нас будешь наезжать, он с тобой разберется! – зло предупредила его Надька.

– Какой еще такой Сэм? – усмехнулся Сергей Иванович. – Уж не заокеанским ли дядюшкой Сэмом пугать меня вздумали?!

– Он берет двумя пальцами пятак. Раз и готово! На две половинки! – объяснила Люба. – Реально тебе говорю!

– Вижу, у вас совсем крыша поехала. Он что, бандит? – на всякий случай уточнил Савостьянов.

– Можно сказать и так. У него отец кузнецом работал. Вот и он такой же здоровенный бугай вымахал! Мы тебе принесли? Принесли! Так что в расчете! И хорош дурковать!

– Скидавайте быстро портки! Без разговоров! Иначе начальству доложу! Тогда узнаете!

Гуго неслышно появился в помещении.

– А без пошлостей можно, Сергей Иванович? – ласково предложил он.

– Это еще что за хрен с горы? – спросил Савостьянов. – Еще один заступник? Или тот самый Сэм?

– Сейчас он тебе пропишет, Савоська! – пообещала Люба. – Тогда увидишь, все увидишь! Как маленьких обижать!

– Ладно, я пошутил! Бегите в казарму! Мероприятие переносится! Бегите, пока я добрый!

– Нам идти или как? – поинтересовалась у Гуго Надька.

– Идите, все нормально! Я за вами заеду перед представлением.

Девчонки, не торопясь, с достоинством удалились.

– Ты бы не лез не в свое дело! А? Мы здесь сами разберемся между собой, без всякого иностранного вмешательства! Ты вообще-то кто такой? У тебя регистрация имеется?

– Имеется, имеется. Целых две! Одна дневная, а другая ночная! Тебе, какую предъявить? А вообще-то я человек-паук! Неужто не признал?

– Знаем, смотрели, не пальцем деланы! Но не наше это! Иван-дурак – это наше! И когда, наконец, вы оставите нас в покое? Ты как думаешь?

– Ладно, Сергей Иванович! Кончай прикидываться! За совращение малолетних загреметь хочешь? – участливо осведомился Гуго.

– Да какие же они малолетние?! – искренне изумился Савоська. – Вон, какие кобылы вымахали!

– Кобылы, как вы изволили выразиться, они конечно изрядные, а шестнадцати еще нет, как ни крути!

– Да брось ты! Здесь год за три идет! Как на войне!

– Мы все время, как на войне… – задумчиво произнес Гуго. Ему хотелось пугнуть Савоську гранатой, но второй раз этот финт мог не пройти. Да и Савоська, по всему видно, был тертый калач. – Ладно, старый паскудник, дискуссия на тему добра и зла закончена. Ты все понял, бл…?! – неожиданно резко завершил разговор Шарманщик.

– Ладно, ладно, иди себе, адвокат хренов, иди с богом… – тихо посоветовал Савоська и еще тише добавил: – Мы с тобой потом посчитаемся!

Неприятный оборот

Желудин возвращался домой в неплохом настроении. Накануне он познакомился с молодой, а точнее совсем юной и очень привлекательной поэтессой. И, кажется, сумел произвести должное впечатление. Чутье опытного ходака подсказывало ему, что это знакомство может иметь весьма многообещающее продолжение. С недавнего времени при общении с молодыми женщинами он начинал слегка комплексовать, чего раньше за собой не замечал и определял это, как признак надвигающейся старости.

Его путь пролегал мимо рюмочной, куда он изредка захаживал. Ну, не совсем мимо, она находилась немного в стороне, в переулке. Вот и в этот раз, после недолгих колебаний, – дома его ждала початая бутылка недурственного коньяка – он свернул в этот самый переулок. «Там, где чисто и светло», – каждый раз вспоминал он рассказ Хемингуэя, оправдывая свои действия. Во времена железной занавески, так он окрестил про себя недавнее коммунистическое прошлое, интеллигенция придавала творчеству этого писателя излишне культовое значение. Хотя отдельные его вещи он и по сей день ценил довольно высоко. Хемингуэй предельно точно ловил повествовательную интонацию и уже с нее не слезал. «Там, где чисто и светло», – снова повторил Желудин, уже подходя к рюмочной. Но заведение было закрыто. Окна были замазаны белой краской с выведенной на ней надписью «Ремонт». Из двери с мешком строительного мусора вынырнул таджик.

– Ремонт? – зачем-то поинтересовался у него Желудин.

– Ремонт, дядя, – ответил, доброжелательно улыбаясь, рабочий.

Неожиданно Желудин вспомнил, что женщина, пришедшая с этим самым Гугой, кажется, работала в этой самой рюмочной. Точно работала! И как это он сразу не сообразил?! И в те редкие заходы он, беря рюмку водки, обращался к ней ласково: «Хозяюшка!» Иногда он перевоплощался в своих персонажей и пользовался их лексикой.