Люблю

Это была однокомнатная пятнадцатиметровая квартирка – чистенькая, аккуратненькая, немного даже какая-то запустелая. В ней мне любезно выделили даже не уголок, а диванчик. Старый, продавленный, из него то и дело лез ворс и немного пахло опилками, а пружины иногда в ночи истерично взвизгивали – но какой уж есть. На тот момент я была на вершине счастья – и этот диванчик казался мне спасательным плотом, на котором меня несет по океану жизни к берегу моей мечты.

Сама хозяйка спала на кровати – классической кровати, как на картинках в книжках: аккуратно заправленной, с горкой разномерных подушек. Всегда чистой, всегда пахнувшей накрахмаленным бельем и пудрой.

Ах, как мне хотелось хоть раз прилечь на этой кровати! Но это оставалось лишь безумной идеей, которую я не собиралась претворять в жизнь. Да и не смогла бы.

Я поступила в училище по классу фортепиано, а это означало необходимость постоянных, ежедневных занятий с инструментом. Но пианино! Дорогущее и громоздкое пианино – разумеется, его не было в однокомнатной хозяйской квартирке.

Но это было лишь трудностью, а не трагедией. Училище предполагало, что у многих ребят будут такие же проблемы, как и у меня, и поэтому в нем была общая аудитория с инструментом как раз для таких занятий. Но аудитория одна – а таких, как я, много. И заниматься надо в одиночестве, а не когда тебе дышат в спину и сверлят голодными до пианино глазами.

Подъезд был выкрашен голубовато-зеленой краской, а на бетонной проплешине – там, где краска облупилась, – шариковой ручкой было накарябано «Оля дура». Я немного даже позавидовала Оле – пусть дура, но живет в своей квартире в Новосибирске.

Ничего, не страшно! Я – девочка из провинциального Барабинска – смогла поступить в это училище, пройдя большой конкурс, я смогла найти квартиру в этом огромном городе – так неужели я не смогу решить вопрос, как и когда заниматься?

И я решила его.

Мне приходилось вставать в пять утра.

Быстро-быстро и тихо – чтобы ни в коем случае не разбудить хозяйку! – завтракать на маленькой кухоньке. Закипая, огромный чайник дребезжал, словно ракета на взлете, поэтому приходилось буквально дежурить над ним и при первом же «бр-р-р» сдергивать с плиты. Чайник был тяжелым даже со стаканом воды в нем, ручка нагревалась мгновенно, поэтому приходилось обматывать её полотенцем.

В шесть часов я уже была за инструментом.

А в восемь – на нем.

В первый раз, когда я внезапно куда-то провалилась, а потом проснулась на пианино, лицом вниз, мне стало безумно стыдно. Я потирала лоб, на котором отпечатались клавиши, и корила себя: ну как же так, как можно быть такой ленивой и слабой, ты же мечтала об этом, почему же ты посреди занятия взяла и заснула?

Во второй раз я уже лишь зевнула, потирая лоб и прикидывая, как быстро сойдут отпечатки и не будут ли смеяться встречные прохожие, если я выйду на улицу прямо так.

Вскоре эти обрывочные, словно украденные, куски сна вошли у меня в привычку. В такую рань аудитория никому не требовалась, так что я могла подремать минут двадцать-тридцать – даже не вставая, сидя, положив голову на клавиши.

Прохожие не смеялись – лишь искоса и удивленно поглядывали. Но мне это было неважно – я торопилась домой. Я мечтала лишь об одном: еще немного поспать. Как угодно, где угодно, хотя бы просто подремать!

Как угодно и где угодно… Ну что ж, желания имеют свойство сбываться.

Бабушка-хозяйка была домоседкой. Во всяком случае, я не помню, чтобы при мне она куда-то надолго отлучалась.

К моему приходу её кроватка была все так же аккуратно заправлена, а подушечки так же ровненько сложены в горочку – словно экспонат в музее советского быта, не хватало только таблички «Руками не трогать».

Сама же хозяйка уже посиживала на моем диванчике, почитывая газетку или смотря телевизор. Если я садилась рядом, она бросала на меня несколько недовольный взгляд: мол, чего тут расселась, неужели дел никаких нет, не мешай мне тут. Вслух она этого не говорила, конечно, но я ощущала её недовольство. И, конечно, попросить её подвинуться или пересесть – мол, я бы хотела прилечь и поспать или хотя бы вытянуть ноги – я и подумать не могла. Мое место в этом доме было четко определено – скажи спасибо, что вообще тут живешь. Ты должна быть благодарна за это – и быть тише воды, ниже травы.

Ты должна быть благодарна. Ты должна быть благодарна за это. Поэтому молчи и радуйся тому, что имеешь…

Сколько раз мне потом – когда, казалось бы, я уже стала известной певицей! – говорили это. Говорили в лицо или не менее выразительно молчали за спиной. Ты должна быть благодарна – и не жужжи. Не жужжи. Не жужжи…

Тогда я была одинокой девочкой в большом городе. Я действительно была благодарна – и просто не знала, как отстаивать свои права, чтобы при этом не превратиться в склочницу, да и что греха таить – чтобы просто не вылететь на улицу.