Люблю

– Не знаю. Чёрт с ней. Позвонишь?

– Конечно, позвоню.

Максим смотрел на блокнотный лист с телефоном, написанным помадой. Это был пропуск в неведомый мир, полный новых, неизвестных ощущений.

**

 *

Когда Ольга ушла, Рита, закрыв за ней дверь, вернулась на кухню и стала объяснять сестре ситуацию.

– Она с мужем развелась, но живёт с ним в одной квартире. Супруг вчера нарезался, грозился её убить. А на самом деле он тряпка. За продуктами сегодня ходила, он мне руки целовал, просил, чтобы я Ольге передала его извинения.

Убить не убил бы, но случайно задеть мог. Был бы синяк или ссадина, а Ольга за американца замуж собралась. Зачем рисковать? На старикашке женится. Не из простых, какой-то там чего-то профессор. Представляешь, у него на теле нет ни одного волоска? Совсем ни одного, нигде. Ни на голове, ни на руках, ни под мышками. Такие вот бывают американские профессора.

Ольга в гостинице «Космос» в варьете работала, а сейчас переводчица. А познакомила меня с ней подруга Жанка. С Жанкой вместе поступали. Её в Щуку взяли, а меня в ГИТИС. Помучили её, помурыжили, и после первого курса отчислили. В «Космосе», у Ольги, пришлось ногами дрыгать, зато теперь устроена. Ольга ей мужичка нашла, не американского, но тоже в возрасте и богатенького. Она добрая, Ольга. И, эта квартира её была, она снимала, уступила мне. Что ни попросишь – пожалуйста. Вот икрой покормила. Да, сколько всего ещё оставила.

Давай, заканчивай с едой и пойдём. Пора старуху встречать, – закончила Рита, вставая из-за стола и закуривая.

– Какую старуху? – Удивилась Анна.

– Насчёт отрывка твоего. Правда по сто рублей берёт за подготовку, но дело знает. Готовит хорошо.

– А, без неё нельзя?

– Нельзя. Я не режиссёр. Нужен педагог, понимаешь? Старуха эта и меня готовила. Не пожалеешь. Деньги с собой привезла?

– Двести рублей.

– Хватит на всё.

На остановке, ожидая педагога, Рита рассказывала о ней.

– Старуху зовут Зинаида Кононовна, фамилия Пистолет. Вот-вот, к тому и сказала, чтобы при ней не хихикала. Она обидчивая, злая, затаит – не вытравишь. С гонором старушонка, табак жуёт, матом ругается. Длинную жизнь прожила, много видела. Расскажет, как с Завадским выступление «Комеди Франсэз» смотрела, как он плевался, ругал их цирком, а после спектакля вышел на сцену и со слезами на глазах сказал, что ничего лучшего не видел. Расскажет о той знаменитой репетиции, когда Станиславский «думал», а ученики по одному бегали звонить домой, успокаивать домашних, и сидели всю ночь, не осмеливаясь уйти. Расскажет, как «Современник» хотели закрыть и как студенты его отстояли. Всё это, скорее всего, выдумки, она слегка, что называется, со странностями. Но, не беда. Главное, дело знает. Вот, кстати, и она.

Из автобуса вышла женщина, нисколько не похожая на старуху, какую Анна успела себе представить со слов сестры. Это была невысокая, слегка полноватая, румянолицая особа с толстым неровным носом и озорными глазами. Одета была в серое габардиновое пальто, служившее, судя по виду, бессменно долгие годы, чёрную шляпу, ставшую от времени бурой и мужские полуботинки. В руке держала тряпичный зонт, на который опиралась, как на трость.

– Ну, здравствуй, моя прелесть! Хороша! Отлично выглядишь! – Обратилась она к Рите, целуя и обнимая её. – А эту красавицу откуда взяла? Ты о ней говорила? Представь её мне. Как зовут?

– Сестрёнка моя младшенькая, Анюта.

– Нюша? Нелли буду звать. Ты, ангел, не обидишься, – спросила она у Анны, – если я стану называть тебя Нелли? Анюта, Анэля, не всё ли равно? Правда? Позволишь мне эту блажь? Ну, вот и славненько. Маргарита, автобусная остановка место опасное, здесь могут оскорбить и унизить. Веди, нас с Нелли, в свои хоромы.

Всю дорогу, от остановки до дома, подобно ушедшей Ольге, Зинаида Кононовна, без умолку трещала.

– Нелли, – говорила она, обращаясь к Анне, – тебе сказали, что я – Пистолет? Да? Ха-ха! Превосходно! Но ты, дитя, не бойся. Я не стреляю. Это фамилия не родительская, а моего последнего. Так сказать, бывшего. Впрочем, согласись, есть и в ней, что-то уху приятное. Пис-то-лет! Ведь, правда? Правда? Ха-ха. Вот и славненько.

Придя в квартиру, Зинаида Кононовна отослала Риту в булочную, купить ей хлеба домой, а сама села на диван, стоящий на кухне у окна, попросила Анну встать так, чтобы солнечные лучи её хорошо освещали, и велела что-нибудь почитать. Сама же стала, с какой-то болезненной жадностью вслушиваться в каждое её слово, всматриваться в каждый её жест.

Анна, по совету ушедшей за хлебом сестры, читала письмо Татьяны.

– Так, так. Хорошо! – Восторженно крикнула Зинаида Кононовна, сразу по прочтении, и, требуя к себе немедленного внимания, дважды хлопнула в ладоши. Но тут же забыв о том, что хотела сказать, облокотилась на спинку дивана и тихо, для себя, повторила: «…Теперь я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать».

Опомнившись, обращаясь к Анне, она заговорила: