Люблю тебя, мама. Мои родители – маньяки Фред и Розмари Уэст

Мы с Тарой чувствовали себя ужасно. В течение многих месяцев и лет после этого мы часто думали и говорили о Луиз, надеялись, что она выйдет с нами на связь, но она так и не появилась. Мы не переставали думать о том, куда она могла уехать, но не находили ответа. Казалось, у нас не осталось выбора, кроме как принять, что мы больше никогда ее не увидим.

Мы уже потеряли одну сестру. Теперь помимо Хезер мы потеряли еще и Луиз.

Глава 16

Лучший человек

В этом письме мама просто вне себя. Она пишет, что мне обязательно нужно найти кого-то, кому я смогу доверять, потому что весь этот кошмар должен наконец показать мне, что так больше нельзя. Мне нужно принять правильные решения ради себя и Эми – и отпустить прошлое. Сложно всерьез воспринимать ее совет, ведь она сидит в тюрьме и хранит очень много собственных секретов. Она и есть мое прошлое, жестокое и ужасное. А часть меня никак не хочет отпустить ее: с ней связаны все мои воспоминания.

Королевская даремская тюрьма

ТЕБЕ нужны люди в жизни, которым ты сможешь доверять, И раз тебе самой можно доверять, то и другие автоматически начнут доверять тебе. И ценить это! Например, при случае одолжат тебе денег.

Позже я поняла, что основную роль в разладе с Луиз сыграла мама: это она была тем, кем была, и это ее действия в результате разделили нас, но раньше я этого не понимала. Я винила себя. Мне по-прежнему тяжело было злиться на маму. Иногда я чувствовала, что во мне поднимаются эти эмоции, но когда я в конце концов писала ей, звонила по телефону или навещала, обычно гнев сходил на нет и сменялся жалостью.

В чем-то она неплохо приспособилась к тюремной жизни, однако мне все еще больно было думать, что она заперта там до конца жизни. Я продолжала регулярно ее навещать – обычно не реже раза в один или два месяца, – хотя наскребать деньги на поезд и иногда на дешевую гостиницу, если приходилось переночевать, часто бывало трудно. Каждое свидание начиналось и заканчивалось слезами, и ее слезы казались такими же искренними, как и мои. Распорядки в Дареме, особенно для заключенных категории A, могли разниться по прихоти тюремного начальства. Иногда они ощущались как относительно мягкие. А порой, из-за обнаруженных в камере наркотиков или общего подъема недовольства среди местной публики, распорядки ужесточались. Я была уверена, что временами, хотя мама была жесткой и ненавидела проявлять слабость по отношению к властям, ей было труднее, чем она мне рассказывала.

По тону некоторых ее писем об этом нельзя было догадаться; бывало, она писала о своей работе по изготовлению игрушек. Иногда, читая описание ее дня, можно было представить, что она находится не в тюрьме, а на некой фабрике или в далекой коммуне:

Время так быстро бежит, я встаю утром, принимаю душ, быстро выпиваю чашку чая и иду на работу. Возвращаюсь в свой блок около двенадцати дня, обедаю, забираю почту, пью кофе и курю с девчонками. Иногда пробую добраться до стиральной машины (это удается не всегда), но не успеваю и глазом моргнуть, как нужно возвращаться на работу! Прихожу обратно я в четыре, снова пью кофе, снова курю с девчонками, узнаю все последние новости, завариваю чай. Потом иду в зал с 17:15 до 18:15, затем еще одна чашка и сигарета (может, еще кто-то что-нибудь смешное расскажет), и до отбоя остается всего час!

Она ходила слушать разные лекции, по воскресеньям посещала церковь, «благодарила Бога за своих чудесных детей и прекрасных внуков!» и даже говорила со священником. Однако я часто думаю, что тон этих писем она выбирала, чтобы нарисовать красивую картинку ради моего спокойствия, а может, чтобы убедить себя в том, что все хорошо. Я знала, с каким успехом она может игнорировать реальность происходящего, и определенные нюансы, раскрывавшиеся во время свиданий или чтения других писем, создавали совсем другой образ. Через несколько лет ее заключения тюрьмой стал заведовать новый начальник, при котором режим стал еще строже, а вдобавок мама почувствовала к себе особенное отношение со стороны работников тюрьмы: