Люблю твои воспоминания

— Не метлой, а ветлой, — смеюсь я. — Так что, тебе понравилась квартира или нет?

— Я не уверен. Какая-то тесная, и жилец в соседней квартире странный. Вид у него подозрительный.

— А мне он показался очень симпатичным.

— Ну разумеется, он тебе показался симпатичным! — Папа закатывает глаза и качает головой. — Сейчас для тебя любой мужчина — душка!

— Папа! — смеюсь я.

— Доброе утро, Грэхем. Ужасный день, правда? — говорит он, проходящему мимо соседу.

— Отвратительный день, Генри, — отвечает Грэхем, засовывая руки в карманы.

— В общем, я не думаю, что эта квартира тебе подойдет, Грейси. Поживи еще немного тут, пока не подвернется что-нибудь более сносное. Незачем бросаться на первое попавшееся.

— Папа, мы посмотрели десять квартир, и тебе ни одна из них не понравилась.

— Для кого мы ищем жилье — для тебя или для меня? — спрашивает он. Влево-вправо, влево-вправо.

— Для меня.

— Так какая тебе тогда разница?

— Я ценю твое мнение.

— Но остаешься при своем… Привет, Кейтлин!

— Ну ты же не можешь вечно удерживать меня при себе!

— Вечно — это еще слабо сказано. Ты все сроки пересидела в родительском доме.

— Можно я сегодня пойду в клуб?

— Опять?

— Мне нужно закончить шахматную партию, которую мы начали с Ларри.

— Ларри заставляет тебя нагибаться над доской, чтобы заглядывать тебе в вырез. Эта партия никогда не закончится. — Папа закатывает глаза.

— Папа!

— Что «папа»? Просто ты должна найти себе компанию получше, чем мы с Ларри.

— А мне с вами нравится!

Он ухмыляется, довольный услышанным.

Мы поворачиваем к дому и, покачиваясь, идем по узкой садовой дорожке к входной двери.

То, что я вижу перед дверью, повергает меня в ступор.

Маленькая корзинка с маффинами, покрытая полиэтиленовой пленкой и перевязанная розовой лентой. Я смотрю на папу, который как ни в чем не бывало переступает через корзинку и отпирает дверь. Его поведение заставляет меня усомниться в остроте моего зрения. Мне что, это мерещится?

— Папа! — Я в шоке оглядываюсь, но позади меня никого нет.

Папа подмигивает мне, на мгновение грустнеет, потом широко улыбается и захлопывает дверь у'меня перед носом.

Я беру конверт, приклеенный к пленке, и дрожащими пальцами достаю из него карточку.

Спасибо

— Прости меня, Джойс, — раздается за спиной голос, от которого мое сердце чуть не останавливается.

Я оборачиваюсь.

Это он — стоит у садовой калитки, в руках, упрятанных в перчатки, букет цветов, на лице самое извиняющееся выражение. На нем зимнее пальто и шарф, кончик носа и щеки раскраснелись от холода, глаза сияют зеленым огнем. От одного его вида у меня захватывает дух, его близость ко мне почти невыносима.

— Джастин… — Ничего больше я вымолвить не могу.

— Как тебе кажется, ты могла бы простить такого идиота, как я? — Он делает шаг мне навстречу.

Я не знаю, что сказать. Прошел месяц. Почему сейчас?

— Ты тогда разбередила старую рану, — говорит он, откашливаясь. — Как ушел из жизни отец, известно только мне.

Было известно только мне. Не представляю, как ты об этом узнала.

— Я объяснила тебе как.

— Мне это непонятно.

— Мне тоже.

— Но мне непонятны и самые, казалось бы, обыкновенные вещи. Мне непонятно, что моя дочь видит в своем парне.

Мне непонятно, как Дорис умудряется открывать пакет молока с такими длинными ногтями. Мне непонятно, почему я не ворвался к тебе месяц назад и не излил то, что чувствую…

Я разглядываю его лицо, завитки волос, выбившиеся из-под теплой шапки, виноватую улыбку. Он в свою очередь изучающе смотрит на меня, и я дрожу, но не от холода. Холода я не ощущаю. Лично для меня наступило лето. Экая красота!

Спасибо тебе, господи!

Он хмурится.

— Что случилось?

— Ничего. Просто сейчас ты мне кое-кого напомнила. Это не важно. — Он улыбается и прокашливается, готовясь продолжить с того места, на котором остановился.

— Элоиз Паркер, — угадываю я, и его улыбка меркнет.

— Откуда, черт возьми?…

— Она жила по соседству с тобой, и ты ее обожал. Когда тебе было пять лет, ты нарвал цветов в родительском саду и понес их ей. Когда ты подбегал к ее дому, она вышла на улицу в голубой куртке и черном шарфе, — говорю я, сильнее кутаясь в свою голубую куртку.

— А потом что было? — пораженно спрашивает он.

— А потом ничего, — пожимаю плечами я. — Ты бросил цветы на землю и убежал.

Он медленно качает головой и улыбается:

— Но как?…

Я пожимаю плечами.

— Что еще тебе известно про Элоиз Паркер? — спрашивает он с прищуром.

Я улыбаюсь и отвожу взгляд:

— В шестнадцать лет ты потерял девственность, переспав с ней. Это произошло у нее в спальне, когда ее родители уехали в отпуск.

Он округляет глаза и опускает цветы головками вниз:

— Вот это уже недопустимо. Такого ты знать про меня не должна.

Я смеюсь.

И тут он наносит ответный удар:

— При крещении тебе дали имя Джойс Бриджет Конвей, но ты уверяешь всех, что твое второе имя Анжелина.

От удивления я ахаю.

— В детстве у тебя была собака по имени Зайчик. — Он самодовольно поднимает бровь.

Я прищуриваюсь.

— Ты перебрала виски, когда тебе было… — Он закрывает глаза и напряженно думает. — Пятнадцать. Вместе со своими подругами Кейт и Фрэнки.