Люблю твои воспоминания

— Серьезно, Бэа, посмотри сама в следующий раз, когда он будет рядом. Штаны всегда ему слишком узки — то, что он там носит, в штанах не помещается. Это же патология какая-то, она должна иметь специальное научное название, клянусь!

Что- нибудь, заканчивающееся на — мегалия. — Яйцемегалия. -И вообще, в этой дыре всего четыре телевизионных канала, один из которых на языке, которого я даже не понимаю. На нем говорят так, будто пытаются прочистить горло после порции той ужасной курицы в вине, которую готовит твоя мать. А в моем чудесном доме в Чикаго у меня было больше двухсот каналов. — Членомегалия. Придуркомегалня. Ха!

— Из которых ты не смотрел ни один.

— Но у человека должен быть выбор — не смотреть эти слезоточивые каналы, посвященные ремонту дома, и музыкальные каналы, где пляшут голые женщины.

— Я понимаю, что человек переживает сильное потрясение, папа. Это, наверное, очень тяжело для взрослого мужчины.

А мне, как ты помнишь, в шестнадцать лет пришлось привыкать к такому огромному изменению в жизни, как развод родителей и переезд из Чикаго в Лондон, что, разумеется, прошло совершенно безболезненно.

— У тебя теперь два дома, и ты получаешь в два раза больше подарков, на что тебе сетовать? — ворчит он. — И это была твоя идея.

— Моей идеей была школа балета в Лондоне, а не окончание вашего брака!

— А-а, школа балета! Я думал, ты говоришь: «Заканчивайте это». Я ошибся. Выходит, мы должны переехать обратно в Чикаго и снова сойтись?

— Не-а.

Он слышит улыбку в ее голосе и понимает, что все в порядке.

— И ты ведь не считаешь, что я мог остаться в Чикаго, когда ты перебралась на другой край света? — спрашивает он.

— Но сейчас мы с тобой в разных странах, папа! — смеется она.

— Ирландия — это всего лишь поездка по работе. Я вернусь в Лондон через несколько дней. Правда, Бэа, больше никуда меня не тянет, — уверяет он ее.

Разве что перебраться в хороший пятизвездочный отель.

— Мы с Питером подумываем начать жить вместе, — говорит она как бы между прочим.

— Ты не ответила на мой вопрос, — говорит он, не обращая внимания на ее последнюю реплику. — Неужели звук выпускаемых газов настолько забавен, чтобы заставить людей потерять интерес к какому-нибудь невероятному шедевру мирового искусства?

— Надо понимать, ты не хочешь говорить о том, что я стану жить с Питером?

— Ты еще ребенок. Помнишь свой игрушечный домик? Я его сохранил. Вот в него вы с Питером можете въехать. Я поставлю его в гостиной, будет очень мило и удобно.

— Мне восемнадцать. Я уже больше не ребенок. Я целых два года живу одна вдали от дома.

— Одна ты жила только год. Твоя мать бросила меня на второй год, чтобы приехать к тебе, если я не ошибаюсь.

— Вы с мамой познакомились, когда были в моем возрасте.

— И не дожили счастливо до глубокой старости. Перестань подражать нам и напиши свою собственную сказку.

— Я бы написала, если бы мой чрезмерно заботливый отец не пытался вмешиваться со своей собственной версией того, как должен развиваться сюжет. — Бэа вздыхает и переводит разговор на более безопасную тему. — И что это у тебя за легкомысленные студенты? — Я думала, ты занимаешься аспирантами, которые решили выбрать твой скучный предмет. Хотя зачем это кому-то нужно — выше моего понимания. Те лекции, которые ты мне читаешь о Питере, достаточно скучные, а я его люблю.

Любишь! Не обращай внимания, и она забудет, что это сказала.

— Это не было бы выше твоего понимания, если б ты побывала на моих занятиях. Я действительно веду семинары для аспирантов, но, кроме того, меня попросили в течение года читать лекции первокурсникам. Я подписал договор, о котором, возможно, буду потом жалеть, но что поделать! Что же до моей постоянной работы и более срочных дел, я планирую организовать в Национальной галерее выставку, посвященную живописи фламандских мастеров семнадцатого века. Ты должна на нее сходить.

— Нет, спасибо.

— Ну, надеюсь, что аспиранты через несколько месяцев станут больше ценить мой труд и сходят в галерею.

— Знаешь, твои первокурсники, может, и смеются над глупыми шутками, но я уверена, что не меньше четверти из них сдали кровь.

— Они сделали это только потому, что слышали, что после этого получат бесплатный батончик «Кит-Кэт», — фыркает он, копаясь в полупустом мини-баре. — Ты сердишься на меня за то, что я не сдал кровь?

— Я думаю, подвести ту женщину было с твоей стороны засранством.

— Не употребляй слово «засранство», Бэа. И вообще, кто тебе сказал, что я ее подвел?

— Дядя Эл.

— Дядя Эл — засранец. И вот еще, что, дорогая. Знаешь, что добрая доктор сказала сегодня о сдаче крови? — Джастин пытается оторвать фольгу, закрывающую верх коробки чипсов «Принглз».

— Что? — Бэа зевает.

— Что сдача крови — процесс анонимный. Понимаешь? Анонимный. Так какой же смысл спасать чью-то жизнь, если реципиент даже не будет знать, что именно ты его спас?

— Папа!