— Нет, не в порядке, любимый!
Все что- то говорят, их голоса сливаются в невнятный гул, Джастин не понимает ни слова. Ему жарко, лоб покрывается испариной, у него начинает кружиться голова.
Неожиданно свет гаснет, раздается музыка, и ему приходится сесть на свое место рядом с раздраженной Дженнифер, оскорбленным Лоуренсом, молчащим Питером, озабоченной Дорис и голодным Элом, который начинает громко чавкать в его левое ухо, поглощая картофельные чипсы.
Он вздыхает и смотрит вверх, на Джойс.
Кажется, что ссора в ложе мистера Хичкока закончилась, но вот уже гаснет свет, а они все еще стоят. Когда освещается сцена, они уже сидят с каменными лицами, только крупный мужчина сзади с видимым удовольствием жует чипсы из большой пачки. Последние несколько минут я, не обращая внимания на папу, пыталась научиться читать по губам, но о чем они разговаривали, так и не поняла.
Сердце колотится, как будто кто-то в моей груди усердно бьет в барабан, его удары я ощущаю всем телом. И все только из-за того, что он увидел меня, захотел прийти ко мне. Мне нужно несколько минут, чтобы сосредоточиться на чем-нибудь, кроме Джастина, но, когда я немного успокаиваюсь и снова смотрю на сцену, у меня при виде порхающей Бэа перехватывает дыхание, и я хлюпаю носом на протяжении всего ее выступления, как гордая тетушка. Сейчас мне кажется, что единственные люди, посвященные в те чудесные счастливые воспоминания в парке, — это Бэа, ее мать, отец… и я.
— Папа, я могу тебя кое о чем спросить? — шепчу я, наклоняясь к нему.
— Он только что сказал той девушке, что любит ее, но это не та девушка. — Он закатывает глаза. — Идиот. Девушка-лебедь была в белом, а эта в черном. Они совсем не похожи.
— Она могла переодеться для бала. Никто не носит каждый день одно и то же. Понимаешь, дело в том, что я, э-э… кое-что произошло, и, ну…
Он оглядывает меня с головы до ног:
— Господи, да говори уже, пока я не пропустил еще что-нибудь.
Я перестаю шептать ему на ухо и заглядываю ему в лицо:
— Мне кое-что дали… лучше сказать, что со мной разделили кое-что особенное. Это совершенно необъяснимо и вообще не имеет смысла, что-то вроде Девы Марии у нас в Ноке, понимаешь? — Я начинаю нервно смеяться, но быстро останавливаюсь, увиден выражение его лица.
Нет, он не понимает. Папа выглядит сердитым, от того что я использовала явление Богоматери в графстве Мейо в 1870-х годах как пример абсурда.
— Хорошо, возможно, это плохой пример. Я имею в виду, что случившееся нарушает все возможные законы. И я не понимаю почему.
— Грейси. — Папа поднимает подбородок. — Нок, как и вся остальная Ирландия, многие века страдал от набегов, выселений и голода, и Наш Господь послал Свою Мать, Благословенную Деву, навестить Его угнетенных детей.
— Нет. — Я прижимаю ладони к лицу. — Я имела в виду не то, почему явилась Мария, а то, почему это… эта вещь случилась со мной. Та вещь, которую мне дали.
— О! Что ж, тебе от этого хуже? Потому что если ее не было, а потом тебе ее дали, я бы перестал называть это «вещью» и стал бы говорить о ней как о «даре». Смотри, как они танцуют. Он думает, что она девушка-лебедь. Странно, он же видит ее лицо. Или это как с Суперменом: он снимает очки и оказывается другим человеком, хотя совершенно очевидно, что это тот же самый?
Дар. Я никогда об этом так не думала. Я смотрю на родителей Бэа, светящихся от гордости, и думаю о ней, плывущей в стае лебедей. Качаю головой: нет, никому от этого не плохо.
— Но я не понимаю почему, и зачем, и…
— Что же это происходит с людьми в наши дни? — шипит папа, и мужчина рядом со мной поворачивает голову в нашу сторону. Я шепчу извинения.
— В мое время что-то
Я смеюсь и шепчу:
— Нет.
— И тем не менее эта чертова вещь несколько веков знаменита во всем мире. Кого в театре только нет, и верующие, и атеисты, и интеллектуалы, и все они хотят увидеть, как этот парень в трико окажется в итоге вместе с этой девушкой-лебедем, чтобы она могла покинуть озеро. Только любовь того, кто никогда не любил, может разрушить чары. Почему?
Какая разница почему? Ты думаешь, что эта женщина в перьях спросит почему? Нет. Она скажет спасибо, потому что она может жить дальше, носить красивые платья и гулять, вместо того чтобы клевать промокший хлеб в вонючем озере каждый день до конца своей жизни.
Я ошеломленно молчу.
— А теперь
Глава двадцать пятая