Люблю твои воспоминания

— Это он, — с уверенностью заявляю я. — И если он был моим донором, тогда это что-то для меня значит.

— Необходимо придумать, как это узнать, — настаивает Кейт.

— Это он, — повторяю я.

— Так что же ты теперь собираешься делать? — спрашивает Кейт.

Я улыбаюсь и смотрю на часы:

— А почему вы думаете, что я еще ничего не сделала?

Джастин прижимает трубку к уху и меряет шагами маленький кабинет в Национальной галерее. Три с половиной шага в одну сторону, пять шагов в другую — дальше телефонный провод не пускает.

— Нет, Саймон, нет, не «малые голландцы», а, я бы сказал, великие, — смеется он. — «Век Рембрандта и Франца Хальса». Я написал книгу на эту тему, так что материал мне отлично знаком. — Полунаписанная книга, которую ты забросил два года назад, лжец. — На выставке будут представлены шестьдесят работ, все созданы между тысяча шестисотым и тысяча шестьсот восьмидесятым годами.

Стук в дверь.

— Одну минуту! — кричит он.

Но дверь все равно открывается, и входит его коллега Роберта. Ей всего тридцать с небольшим, однако плечи ее всегда опущены, подбородок почти касается груди, а глаза потуплены, прибавляя Роберте несколько десятков лет. Она словно извиняется и свое присутствие в мире, пытаясь идти по жизни тихо и незаметно, и Джастин считал бы ее скромность достойной восхищения, если бы это не было так грустно.

В руках Роберта держит маленькую корзинку.

— Простите, Джастин, — шепчет она, — я не знала, что вы говорите по телефону. Это оставили для вас в приемной.

Можно я положу ее сюда? Извините. — И она пятится назад, почти не производя шума, на цыпочках выходит из комнаты и беззвучно закрывает за собой дверь.

Джастин, успевший только кивнуть Роберте, пытается сосредоточиться на разговоре, продолжая с того места, где остановился.

— Портреты будут варьироваться от маленьких, одиночных, предназначенных для частных домов, до масштабных групповых портретов членов благотворительных учреждений и Национальной гвардии.

Он перестает расхаживать и с подозрением разглядывает корзинку. У него такое чувство, как будто из нее сейчас что-то выпрыгнет — прямо на него.

— Да, Саймон, в восточном крыле. Если тебе понадобится еще какая-нибудь информация, пожалуйста, позвони мне сюда, в кабинет.

Джастин поспешно прощается с коллегой, кладет трубку и не сразу снимает с нее руку. Может, позвонить в службу охраны?… Маленькая корзинка выглядит в его затхлом кабинете инородно и сиротливо, как новорожденный младенец в люльке, оставленный на грязных ступенях приюта. Содержимое под плетеной ручкой накрыто клетчатой салфеткой.

Джастин медленно поднимает салфетку, готовясь отпрыгнуть назад в любую секунду.

Около дюжины маффинов смотрят на него из корзинки.

Джастин быстро обводит взглядом кабинет, прекрасно зная, что он один, но неожиданный подарок создает ощущение чьего-то сверхъестественного присутствия. С сильно бьющимся сердцем он поворачивает корзинку: с обратной стороны к ней приклеен маленький белый конверт. Дрожащими руками Джастин довольно неуклюже отрывает его от корзины. Конверт не запечатан, и он быстро вытаскивает карточку. В центре картонного квадратика аккуратным почерком написано одно слово: Спасибо

Глава двадцать восьмая

Джастин спешит по залам Национальной галереи то трусцой, то шагом, раздираемый волнением и чувством долга: чувство долга напоминает о правиле «бегать по залам запрещено», волнение гонит вперед. В душе Джастина ведут борьбу разные стороны его натуры — паинька и сорвиголова.

Наконец он настигает Роберту, идущую на цыпочки х в библиотеку галереи. В библиотеке она работает вот уже пятый год.

— Роберта! — Сорвиголова спущен с привязи, Джастин нарушает правило «не кричать в залах», и его голос, достаточно громкий, чтобы от него завяли подсолнухи Ван Гога и треснуло зеркало на портрете четы Арнольфини, отдается эхом и отражается от стен и высоких потолков.

Услышав этот неприличный крик, Роберта замерла и медленно обернулась. Ее глаза широко распахнуты и полны ужаса, как у оленя, высвеченного фарами на дороге. Она краснеет будто маков цвет, поскольку полдюжины посетителей поворачиваются и смотрят на нее. Джастин немедленно начинает сожалеть о том, что нарушил кодекс ее правил, привлек к ней внимание, повел себя как отвратительный тюремщик на сторожевой башне, который направил на нее прожектор как раз в тот момент, когда она перелезала через забор. Он старается умерить свой шаг и пробует плавно скользить по полу, раскаиваясь в содеянном. Роберта прильнула к стене, подобно изящному вьющемуся растению, цепляющемуся за каменную кладку ограды, предпочитающему тень и не замечающему собственной красоты. Интересно, раздумывает Джастин, это работа в библиотеке так повлияла на ее поведение или же место библиотекаря в Национальной галерее казалось ей привлекательным в силу ее привычек?

— Да, — испуганно шепчет Роберта, широко раскрыв глаза.

— Простите, что окликнул вас так громко, — говорит он почти шепотом.

Ее лицо смягчается, а плечи немного расслабляются.