Любой ценой

«Потом меня ранило в ногу, — продолжал Уэйнрайт. — Чья это была пуля, панамская или наша, так и осталось неизвестным. И вот, представьте, в этом аду Чейз ухитрился наложить мне на ногу плотную повязку, а затем взвалил на плечо и поволок в глубь какого-то двора. Помню, пару раз ему приходилось отстреливаться из пистолета от панамских солдат, засевших в одном из зданий. Как ему удалось отыскать этот подвал, одному Богу известно, но именно в нем мы благополучно просидели до рассвета, прислушиваясь к тому, как американские танки утюжат район Эль-Чорильо, ровняя его с землей. Позднее стало известно, что в ту ночь погибло две тысячи мирных жителей. Бог знает сколько было ранено. И все двадцать тысяч лишились крова».

Вскоре после этого Малоун подал рапорт об увольнении из морской пехоты.

«Когда у нас выдавалось свободное время, — вспоминает Уэйнрайт, — Чейз всегда что-нибудь рисовал. Иногда, вместо того чтобы пойти развлечься, он оставался в казарме и работал над эскизами. То, что он талантлив, было очевидно, но я понятия не имел, насколько он талантлив, пока не увидел его работы, когда он уже стал профессиональным художником. Не сомневаюсь, что той ночью в Эль-Чорильо он принял для себя какое-то важное решение и больше никогда не вспоминал о прошлом».

На полотнах Малоуна зритель не найдет и намека на насилие. Большей частью это пейзажи. От них веет красотой и свежестью чистых тонов, а ярко индивидуальная живописная манера заставляет вспомнить Ван-Гога. И тем не менее строгое благородство колорита его работ, их эмоциональный настрой, передающий неистовую радость ощущения жизни, а также глубокий трепет и особая острая чувственность восприятия земного существования — все это прозрачно намекает на пережитую встречу лицом к лицу с апокалиптическим насилием и смертью..."

Глава 2

Волны прибоя набегали на песок, останавливаясь в нескольких сантиметрах от ног Малоуна. В зеркале Карибского моря отражался закат, создавая оттенки, казалось, никогда прежде в природе не существовавшие. Малоун ощущал скрип песка под кроссовками, нежный ароматный ветерок, который шевелил его густые кудрявые волосы, жалобные крики чаек над головой. Оторвав кисть от незавершенной картины, он сосредоточился, чтобы пропустить все это через себя — не только форму и цвет, но также и окружающие звуки, ароматы и даже вкус соленого воздуха.

Это была попытка достичь невозможного. Иными словами, передать эти чувства полотну, чтобы оно заставило зрителя ощутить себя стоящим на этом самом месте в этот волшебный миг, переживая чудо именно этого заката так, словно никогда никакого другого заката в его жизни не было.

Внезапно он почувствовал какое-то движение. Все замечать краем глаза Малоун научился еще на военной службе и, став художником, эту способность не утратил.