Любой ценой

– Перевод пришел по почте. А раньше женщина позвонила: от сочувствующих, дескать, сослуживцев. И все.

– У вас сохранился корешок перевода?

Женщина отворачивает накидку на комоде – под накидкой разные памятные бумажки и среди них – почтовый бланк.

– Бери… Навел ты на меня сомнение.

– Не говорите о своем сомнении никому. И обо мне тоже ни другу, ни врагу, понимаете? Это важно. – Он вырывает листок из блокнота. – Мой телефон. Если хоть соринка новая – немедленно звоните!

Женщина сует бумажку с номером туда же, под накидку. Томин встает и делает вид, что готов уйти, но приостанавливается.

– Проверю напоследок вашу память. Чем занимался Тобольцев накануне ареста?

– А ничем, – печально отвечает Прасковья Андреевна. – Три дня безвылазно дома сидел… Нет, вру, в воскресенье водил ребят в кино. Приключения этих… непобедимых… то ли неукротимых…

– Неуловимых?

– Вот-вот. В понедельник даже на работу не пошел, отгул, говорит. Со стиркой мне подсобил, рыб чистил. Не знал, чем угодить напоследок, сердешный… А во вторник его забрали. Шестнадцатого числа.

– Но четырнадцатого, в субботу, он с кем-то выпивал, верно?

– С кем же было пить, если из дому ни ногой? С ребятами, что ли? Нет, те дни он в рот не брал.

* * *

Знаменский и Холин появляются в проходной Бутырки почти одновременно. Пал Палыч входит с улицы, а из внутренних дверей конвоир выпускает возбужденного Холина.

– Премного благодарен, товарищ сержант, дальнейшее сопровождение излишне. – Тут Холин замечает Знаменского. – О-о, товарищ следователь? Вы сюда? А я отсюда.

– Вижу.

– И не рады, да? А вы закройте на меня глаза!

Хлопает наружная дверь, врывается Холина с букетом.

– Вадик! Сыночек!.. Ах, как мило – Павел Павлович тоже тебя встречает!

«Как мило, как мило, как мило…» – звучит в ушах Знаменского, пока он идет долгими, тоскливыми тюремными коридорами. Ему навстречу с противоположной стороны ведут на допрос Тобольцева…

В следственном кабинете не разгуляешься: шагов пять в длину, четыре в ширину. Но сегодня знакомая дежурная, оценив расстроенную физиономию Пал Палыча, дала ему кабинет особый – таких у нее всего два-три, для «парадных», что называется, случаев. Здесь просторно, и можно вышагивать туда-сюда, что Знаменский и делает, то удаляясь от Тобольцева, то приближаясь, то оказываясь у него за спиной. И это кружение поневоле заставляет Тобольцева следить за Пал Палычем и оборачиваться на голос.

– Имеются две психологические загадки, – говорит Знаменский на ходу. – Номер первый. Человек после мучительных колебаний сознался в преступлении. Он обязательно скидывает с себя долю тяжести. А вам, я смотрю, ничуть не полегчало.

Тобольцев молчит.

– Номер второй. Ни разу вы не поинтересовались, что же мне за это будет? Хотя по поводу приписок срок волновал вас чрезвычайно. Молчите. Собственная судьба вам безразлична… Тогда порадуйтесь за Холина.

– Отпустили?

– Отпустили. Свеженький, побритый. Мамаша встретила с цветами… Не наблюдаю восторга.

– Злитесь вы нынче.

– Злюсь. Состоялся ошеломляющий разговор, и оба собеседника – и вы и Холин – дружно забыли, как он состоялся!.. Ладно, давайте работать. – Он мимоходом включает диктофон: – В магазине на Таганке было много народу?

– Обыкновенно.

– Пиво было?

– Не знаю, при мне не спрашивали.

– Никто не спрашивал пива?!

– Откуда оно вечером, Пал Палыч?

– Пол-очка в вашу пользу. Вернее, в пользу Холина.

Знаменский поворачивается к столу и быстро раскладывает веером несколько фотографий.

– Прошу поближе. Который из них Киреев?

– Не вспомню… – мается Тобольцев.

– Ох, Василий Сергеич, туго вам придется на суде!

– Нет, Пал Палыч, мне уже будет все равно, – произносит Тобольцев вдруг совершенно безмятежно.

«Почему?!» – просится у Знаменского с языка. Но он не произносит этого вслух. Если прозвучала не пустая фраза, если вырвалось что-то подспудное, Тобольцев уклонится от ответа и все.

– Мать Холина нанесла мне визит, – сообщает Пал Палыч в затылок Тобольцеву.

Тобольцев живо оглядывается.

– Да?

– Да, представьте. Ругала вас пьяницей и жуликом.

– А!.. – отмахивается Тобольцев.

– Подарила копию трогательного письма: «Глубоко раскаиваюсь в своем ужасном поступке… не сплю ночей… обещаю загладить перед вами…» Слеза прошибает.

– Считал долгом попросить прощения.

– Логичней бы у семьи Киреева, не находите?

Тобольцев растерянно моргает и морщится. Знаменский прав.

– Там оплакивают мужа, отца, деда троих внуков… Как вы переслали письмо, минуя администрацию?

– Пал Палыч, лишнего врать не хочется, а если правду, то поврежу человеку, который ни при чем… А какая она – мать Холина?

– Его мать? – Знаменский удивлен.

– Ну да. Любит его?

– До полной бессознательности. Чтобы накормить своего волчонка, не жаль чужих ягнят.

– Ага, это хорошо.

– Хорошо?!

– А что ж? Я ради своих тоже готов в лепешку. Ради ребят не грех…

Знаменский останавливается против него и спрашивает в лоб:

– Что за история со складчиной в их пользу?

– Теща проболталась? – дрогнув, картавит Тобольцев.

– Поскольку идет допрос, ваша функция – отвечать.