Любостай

Зиночка прогнала деревнею овец, подняла облако пыли. Ножонки хлябали в просторных голенищах сапог, ржавое личико было каменно и упрямо. Сверля глазенками унылое стадо, Зиночка вопила, словно бы разжигая себя: «Ах вы, лодари проклятые… Ах вы, фашисты проклятые…» Металлический голос порою срывался на визг, но Зиночка не знала устали, лишь гордовато, как-то победно оглядываясь по сторонам. Грозные бабьи крики устыдили Бурнашова, словно бы он с утра только и дожидался их, чтобы вести постоянное заделье. Полосатый колорадский жук семенил по ступеньке крыльца, норовя забраться в жило; знать, спасался от жары иль заранее, уже объев картофельники до тощих будылочек, норовил устроить гнездовье на зиму… Ах пакость, ну и мерзость расплодилась на Руси. Навалился на русскую деревню заморский пришелец; вполз тайно, а уж и с печи гонит мужика, прочь из избы выживает. Ссыпают его в ведра, заливают бензином и жгут, посыпают ядом, но ничто его не берет, пропадину. Есть же, заведется на миру зараза неискоренимая, с тоскою и отвращением подумал Бурнашов, раздавил щепой жука; тот с хрустом лопнул, и пролилось на ступеньку рыжее, мерзкое… Но должна же быть и на него своя управа. Знать, не оттого нет спасения от жука, что нет его вообще на свете, а оттого лишь, что мы иль не сыскали пока защиты, иль ленимся по натуре своей и привычке «на авось», иль оставляем эту нужду на потом, дескать, есть дела поважнее. А он, разбойник, точит и точит нас, плодясь, а как заосенеет, ручьи и реки полосатые потекут, разольются по сельским дорогам, не пугаясь машин.

Бурнашов метлою обмахнул солнечную сторону избы; полосатые арбузики с шуршанием опадали в траву и замирали, чтобы через мгновение ожить снова и начать поход, а Бурнашову чудилось, что это сама земля объявила ему войну. Все на деревне жаловались, у всех подобная беда, но сейчас Алексею Федоровичу казалось, что только он один в осаде, лишь его взяла приступом ненасытная орда. Да и то сказать, всякая безжалостная тварь, дружно сбежавшись в скоп, всегда чует слабину, прореху на матери-земле и настырно пробивает, проедает там брешь… Крысы, голуби и колорадские жуки, полные фантастического упорства и бесстыдства, распространились по лику Руси, заполнили все три этажа природного дома, ненасытно подбирая все, что плохо, без должного пригляда лежит.

Бурнашов горько вздохнул, с грустью озирая житьишко. С полмесяца дома не был, а уж во всем виден урон: усадьба обросла каравайником, вдоль палисада закидало крапивой, от картофельного поля остались одни охвостья, даже сами хоромы как-то приувяли, поникли, что ли, и в глаза лезет, выпирает вся неказистость, серость много прожившего дома.

Случайный взгляд на жука, а сколько сразу тревоги и смуты на сердце, будто из-за этой пакости уже жизнь не в жизнь, хоть нынче ложись в гроб и помирай. Неприметно иссякло торжество от новой жизни, неведомо когда иссяк родник обновления, надобно было снова куда-то бежать, обживать новое место, к чему-то необыкновенному прислониться, чтобы освежить быванье. Послушай, Бурнашов, но ты же не беглец, не вечный скиталец по лику земли? Не внешними впечатлениями складывается книга, но лишь тем, что ты проживаешь в душе. Укрепись душою, взгляни с благодарной улыбкой окрест, и ты увидишь, Бурнашов, как ответно осветится все вокруг, и даже смоляная туча, что будто привязанная висит в заозерной стороне, скоро примчит сюда и прольется благодатно. Всякая подпольная тварь, всякая нежить, милейший, больше всего радуется нашему горькому вздоху, рвущему сердце, надсаде и человечьей тоске, скоро празднуя победу. Вот тут хитрому гнусу превеликое веселье: он закатывает рукава, точит зубы и холит перья в ожидании пира.

Ленив ты, однако, бесподобно ленив. Лень раньше тебя родилась, укорял себя Бурнашов, пустым взглядом уставясь в проем улицы. Без редкого мужика, отъехавшего от луга, Спас и вовсе осиротел, а те, кто по домам остался – стар и мал, – колготились в своем имении, перемогая дряхлость, украшали скромное имение в ожидании праздника, не поддаваясь старухе с косой. Невея, как и ржа, ест печального человека.

Чего не живется тебе, Алексей Федорович? Всяк товар при тебе, ничем не обделил тебя бродячий офеня. И выбрал он с лотка самую пеструю, рассыпчатую судьбу…

Кабы знать, что впереди, так и горя не ведать. Враз бы перевелось на миру горе, и всякая бы жизнь украсилась цветами.

Но всяк из нас и трудник, и пахарь, и палач. Мы над судьбой-то как выламываемся, кроить пытаемся всяк на свой лад, и ковы ей строим, и стражи, и засеки, и в кандалы упекаем, и подсластиваемся, думая облукавить. Ан нет. И от всех грешных усилий переиначивать завещанное родится в нас неутоленный червь…

И ест он нас поедом…

Чего хотим, куда стремимся?..

* * *