Любовь

Так и написано у Пушкина:

Твоя печальная пустыня,

Последний звук твоих речей

Одно сокровище, святыня,

Одна любовь души моей262.

Николай Васильевич Гоголь считает, что была у Пушкина ещё одна святыня:

«Даже в те поры, когда он метался в чаду страстей, поэзия была его святыня, – точно какой-то храм. Не входил он туда неопрятный и неприбранный; ничего не вносил он туда необузданного, опрометчивого из собственной жизни своей; не вошла туда нагишом растрёпанная действительность. А между тем всё там до единого есть история его самого. Но это ни для кого не зримо».

Но вернёмся к генеральской дочери, не дорожившей любовью поэта. Кто в этом виноват? А никто не виноват… Вспоминая Пушкина, Мария Николаевна писала: «В сущности, он любил лишь свою музу и облекал в поэзию всё, что видел».

Верно то, что поэт мыслит образами, но мысль о том, что Пушкин видел в женщине только повод для написания стихов, мне не близка. Когда поэт выбирал между лирой и женщиной, лира неизменно летела за шкаф. В чём причина богатого урожая Болдинской осени? Пушкин был отрезан от внешнего мира карантином, рядом не было женщин, и весь пыл души был отдан лире. Почему так плодотворны были два года, проведённых в Михайловском? Потому что концентрация дамского общества вокруг поэта была допустимой. Что-то оставалось и для лиры.

А что было после лицея? Юный Пушкин точно сорвался с царской цепи, «Руслана и Людмилу» писал урывками, когда лечился от венерических болезней. Вот она такой заплатанной и получилась… А что же Пушкин, как учитель любви? Пожалуй, нет. Пожалуй, моя идея сделать Пушкина Вашим наставником в любви похожа на поиски мышки-матери. Она искала няньку для мышонка. В конце концов, остановилась на кошке, а из кошки Арина Родионовна получилась плохая.

Помните, чем там кончилось сказка?

Прибежала мышка-мать,

Поглядела на кровать,

Ищет глупого мышонка,

А мышонка не видать…

Ясное дело, после обучения у Пушкина никуда Вы не исчезните, но можете из мышонка сразу превратиться в сатира. Мне бы этого не хотелось.

Поучитесь у Александра Сергеевича другому: дружить, беречь честь смолоду, жадно познавать, путешествовать по стране родной, если уже за пределы никак… А вот что касается любить, то предъявим Александру Сергеевичу следующую претензию: долгое зависание в крайностях. То он, уподобившись ангелу-хранителю, пишет: «Я вас любил, любовь ещё быть может…», то бравирует (в письме к Вульфу) откровением:

Дни любви посвящены,

Ночью царствуют стаканы,

Мы же – то смертельно пьяны,

То мертвецки влюблены.

В вульфовских дневниковых записях Пушкин назван Мефистофелем. И то верно! В любви и ненависти Пушкин был подлинным Мефистофелем – дерзким, греховным, ненасытным, но, правда, не всемогущим. А то разделил бы граф Воронцов судьбу глупого мышонка; Геккерены были бы обращены в двух тараканчиков: старого парализованного и молодого кастрированного.

Читаем дневник Вульфа:

«В Крещение приехал к нам в Старицу Пушкин… Он принёс в наше общество немного разнообразия. Его светский блестящий ум очень приятен в обществе, особенно женском. С ним я заключил оборонительный и наступательный союз против красавиц, отчего его и прозвали сёстры Мефистофелем, а меня Фаустом. Но Гретхен (Катенька Вельяшева263), несмотря ни на советы Мефистофеля, ни на волокитство Фауста, осталась холодною: все старания были напрасны».

Ну так а что же с нашим расширенным списком пушкинских страстей и привязанностей? Из донжуанского списка возьмём имена М.Н. Волконской (Раевской) и Е.К. Воронцовой. Именно их отметил Пушкин как наиболее знАчимые для себя, проводя перед женитьбой инвентаризацию наиболее дорогих для сердца женщин. Телеграфной строкой остальное: Арина Родионовна Яковлева, Татьяна Дмитриевна Ларина, лира, море, осень.

А вот учиться любви мы (я и Серкидон) у Вас, Александр Сергеевич, не будем. Мне – поздно, Серкидону – вредно. Поищем учителя в иных местах.

Извините, Серкидон, что я не согласовал с Вами сию эскападу, но, надеюсь, Вы моё решение поддержите.

Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.

-45-

Приветствую Вас, Серкидон!

Ну что же, продолжим наши поиски!

Побежала мышка-мать,

Стала Гёте в гости звать:

– Приходи к нам, дядя Гёте,

Серкидона обучать.

Чему обучать – ясно. Искусству любить женщину. «А почему, собственно, Гёте?» – спросите Вы. Позвольте в качестве рекомендации огласить единственно знакомое мне одностишие Льва Николаевича Толстого, взятое из дневника писателя: Читаю Гёте, и роятся мысли…

Не знаю, Серкидон, может ли один классик написать о другом классике нечто более комплиментарное. Тут, правда, не сказано, что мысли эти о женщинах. Поэтому ваш вопрос: «А почему именно Гёте?» продолжает быть актуальным.