Любовь гика

Она предлагает мне сесть на единственный стул. Простой, деревянный, без мягкого сиденья. Рабочий стул. Комнатка маленькая, рассчитанная на одного человека. Стены увешаны полками с видеодисками и кассетами. На одной стене – огромный экран. Есть еще старенький письменный стол и небольшой картотечный шкафчик. Голос мисс Лик звучит деловито, спокойно. Не преувеличенно бодро, как в бассейне спортивного клуба. У нее слегка заплетается язык, но я вижу, что она не пьяна. Лицо хмурое, сосредоточенное. Она что-то делает у стола, продолжая говорить:

– Многие сразу решают, что я лесбиянка. Нет. Секс мне не нужен вообще. Нет интереса и склонности. Никогда этим не занималась. Впрочем, я понимаю, почему произвожу подобное впечатление. Меня это не беспокоит.

На экране возникает картинка: женщина, склонившаяся над пультом ЭВМ. Она, кажется, не замечает, что ее снимают. Нажимает какие-то кнопки на пульте, потом берет микрофон и в него говорит. Оборачивается к камере. Теперь я вижу ее лицо. Она смотрит сквозь меня. Ее лицо покрывают плотные складки рубцовой ткани, один глаз наполовину зарос гладкой кожей. Одна сторона рта напоминает искривленный разрез. Когда она снова склоняется над пультом, я замечаю, что у нее нет ресниц и бровей. Ее короткие темные локоны – не свои волосы, а парик.

– Это Линда, – поясняет мисс Лик. – Я училась с ней в школе. Она была очень хорошенькой. Семья не богатая, но и не бедная. Милая девочка. Мисс Популярность. Вертела жезлом в школьном оркестре. Бегала на свидания. С седьмого класса являлась капитаном команды болельщиц на школьных спортивных соревнованиях. Училась средне. Мальчишки за ней увивались. Она была старшей из пятерых детей. Обожала своих младших братьев и сестер. Была королевой всех праздников и балов. В школе мы не дружили. Вообще не общались. И вот зимой ее родители ушли в гости, а она осталась присматривать за младшими. Они все сидели в пижамах у камина в гостиной. Жарили на огне пастилу и рассказывали страшные истории. Я часто задумывалась об этом, представляла эту сцену. У Линды были длинные волосы, ниже талии. Они все выкупались перед сном, она сидела, причесывалась и развлекала младших.

Женщина на экране тянет руку к бумаге, выползающей из машины. Целая простыня перфорированной бумаги, густо покрытой печатными знаками. Женщина быстро просматривает распечатку, сгибает лист несколько раз и кладет перед собой.

– Линда увлекалась шитьем. Она сама сшила ночные рубашки себе и сестрам, а братьям – пижамы. Конечно, она не подумала об огнеупорной ткани. Она была совсем юной. Ей даже в голову не пришло. И мать тоже не проследила.

Женщина на экране отодвигает стул и встает. Берет распечатки, поворачивается спиной к камере и, прихрамывая, уходит.

– В общем, случился пожар. Искра попала на одежду кого-то из младших. Загорелось мгновенно. Ребенка Линда спасла, но загорелась сама. Выбежала из дома, чтобы не поджечь кого-нибудь еще. Представляю, как это было. Вспыхнула, словно факел. Длинная ночная рубашка, длинный халат, длинные волосы. Она потом долго лежала в больнице. Перенесла многочисленные пересадки кожи. На ней практически не было живого места. От пластических операций отказалась. Дорого. Линда чувствовала себя виноватой. Родителям надо было поставить на ноги еще четверых. Сказала, что сделает пластику позднее, когда сама на нее заработает. Родители уговаривали ее, но она не согласилась. Вернулась в школу вся в шрамах. Вы сами видели, какой она стала. Линда изменилась. Стала совершенно другим человеком. Все прежние увлечения и интересы исчезли. Друзья пытались вести себя вежливо, но она их пугала. Всех поклонников как ветром сдуло. Но ее это не волновало. Было любопытно за ней наблюдать, за ее переменами. Похоже, Линда все решила еще в больнице. Переосмыслила свою жизнь. Всерьез взялась за учебу. Стала много читать. Поняла, что теперь, за отсутствием красоты, состоятельного мужчину не подцепишь, и та жизнь, которая ей рисовалась, уже недоступна. Но она не сдалась. Добилась всего сама, своим умом. Я ею восхищаюсь, честное слово. Мы подружились. Общаемся до сих пор. Она химик-технолог. Проводила какое-то новаторское исследование. Получила международную премию. Линда постоянно мне говорит, что тот пожар – самое лучшее из всего, что с ней могло произойти.

Камера снимает пустую комнату с ЭВМ. Потом кадр сменяется. Кабинет. Женщина в парике сидит за столом лицом к камере. Сравнивает новую распечатку с другими, лежащими на столе. Морщит лоб, но только с одной стороны. Затем мы переносимся в кухню. Та же самая женщина, но не в белом лабораторном халате, а в мешковатом свитере и джинсах, открывает микроволновку и достает пластиковый поднос с несколькими отделениями, такой же, как те, что лежат в морозилке мисс Лик.

Запись заканчивается, экран покрывается серой рябью.

– Это неудивительно, если подумать о прецедентах, – произносит мисс Лик. – Калеки-художники и все в таком роде. Помните артурианцев? Прямо поветрие было во всей стране.

Мое застывшее лицо ее не настораживает. Она продолжает: