Любовь и бесчестье

Деньги теперь не были первостепенным вопросом, но все же Эдмунд заслуживал повышения жалованья.

Незаметно Монтгомери разглядывал своего поверенного. Эдмунд напоминал ему его брата Джеймса. Джеймс тоже носил окладистую бороду. Но плечи Эдмунда были слегка сутулыми, как у человека более старшего возраста. Его взгляд часто останавливался на каком-нибудь предмете, как, например, на уголке письменного стола или на собственных пальцах, как будто он избегал смотреть собеседнику прямо в глаза.

Единственное подходящее слово для описания личности Эдмунда было «посредственность». Средний рост, голос ни глухой, ни пронзительный, внешность ничем не примечательная или запоминающаяся.

— Благодарю вас, ваша милость, за заботу обо мне. Но затраченные мною усилия вполне компенсированы имением.

— Я полагаю, что так и должно быть?

— Что так должно быть, ваша милость?

— Я сыт «вашей милостью» по горло.

Снова слабая улыбка. Этот человек обходился мимикой, хотя слова вполне могли выразить его чувства.

Экономка Монтгомери миссис Гардинер, напротив, была словоохотлива в такой же мере, в какой Эдмунд почтительно молчалив.

Она несла ответственность за убранство комнаты, в которой он проводил большую часть времени. Комната была обставлена так, как, по представлениям Монтгомери, должна выглядеть библиотека джентльмена. Благодаря миссис Гардинер он смог довольно сносно устроиться в Лондоне. Миссис Гардинер и в какой-то степени Эдмунд обставили дом и позаботились о комфорте всех его обитателей.

Когда экономка открыла ему свои намерения привести библиотеку в порядок, то при этом захлопала в ладоши, как ребенок, радующийся пришедшей ему в голову мысли о леденце, и тем самым напомнила Монтгомери его тетю Пенни. Тетю Пенни до того, как ей стало известно о гибели мужа и сына в битве при Антиетаме. С того самого дня и вплоть до ее собственной смерти два года спустя ее лицо неизменно хранило благостное и несколько безжизненное выражение. И все понимали, что Пенелопы уже нет на этом свете, от нее осталась одна пустая оболочка.

Богатый ковер с причудливыми узорами изумрудного с кремовым цвета покрывал пол красного дерева. Плотные бархатные драпировки, обрамлявшие от потолка до пола два огромных окна, напоминали ему своим цветом леса вокруг Гленигла. Вдоль всей правой стены стояли книжные шкафы, а слева располагался большой камин, и его белая мраморная полка была украшена резьбой, изображавшей фрукты и переплетенные виноградные лозы.

Выше висели четыре картины английских художников, на которых были представлены пейзажи из английской сельской жизни. В сценах охоты изображались аристократы со связками убитых зайцев на плечах, и гончие, увертывавшиеся от копыт гарцующих лошадей. Взгляд манили сельские дома с кудрявыми клубами дыма, поднимающимися из труб.

Напротив стоял хозяйский письменный стол, а под окнами располагался длинный низкий буфет. Когда Монтгомери впервые увидел эту комнату, то заметил чучело совы под стеклом. Воспользовавшись моментом, когда миссис Гардинер не видела, он убрал его, а потом пожаловался ей, сказав, что нечаянно разбил стекло. Она забеспокоилась, что замену будет найти сложно, а он убедил ее, что в этом нет надобности.

Должно быть, склонность украшать комнаты чучелами была чисто английской чертой.

При всем богатстве убранства эта комната ничего не говорила о хозяине. По прибытии в Лондон Монтгомери имел при себе лишь небольшой чемодан. В этом чемодане находилось все оставшееся от его прежней жизни. Смена одежды, письмо от президента Линкольна, в котором тот выражал ему благодарность за услуги, оказанные стране. Заметки, сделанные Монтгомери о системе навигации, пистолет и две щетки для волос в серебряной оправе.

У Монтгомери не осталось дагерротипа, запечатлевшего тех, кого он прежде любил, — их образы он хранил в своей памяти. Он не мог прикоснуться к предметам, которые собирал его отец и ценил дед. Все воспоминания о прошлом он носил в сердце. Воспоминания об Алисдэре, Джеймсе и Кэролайн, их смехе, который Монтгомери иногда вдруг вспоминал, о любви, привязанности и чувстве принадлежности к определенному месту, никогда не иссякающее, сколько бы времени ни прошло.

Разлука давила на Монтгомери, но это было чем-то большим, чем просто физическое расстояние. Даже если бы он вернулся в Виргинию и месяц бродил по земле Гленигла, он ощущал бы тот же разлад и ту же зияющую пустоту и скорбь.

Ничто не могло быть таким, как прежде.

Монтгомери отбросил воспоминания, отдав предпочтение более насущным делам.

— Прошлой ночью я посетил заседание Братства Меркайи, — сказал он.

— В самом деле, ваша милость? — отозвался Эдмунд. — И как вы его нашли?

Монтгомери улыбнулся, но улыбка его была лишена веселья.

— Интересным. И теперь я обязан жениться.

Эдмунд уставился на него:

— Жениться, ваша милость?

Монтгомери откинулся в кресле и смотрел на побледневшего Эдмунда. У него самого была точно такая же реакция на эту новость.