Любовь и бесчестье

Председатель отдал распоряжение, и ей следовало подчиниться, но ноги не держали ее. Ей помогли встать, потом убрали с дороги скамью. Вероника улыбнулась в знак благодарности, удивляясь тому, как ее губы онемели.

Двое мужчин крепко взяли ее под локти и подвели ближе к председателю.

Когда они ее отпустили, Вероника покачнулась. Опустив глаза, она увидела красивый кроваво-красный ковер и подумала, что он выглядит так, будто под ее ногами образовалась лужа крови.

Куда девались ее башмаки?

Председатель... — а слышала ли она его имя? — склонился к ней, как сарыч[2] с ветки, ожидающий смерти своей добычи. Он что-то сказал ей, но слова его затерялись в тумане, окутавшем ее сознание.

Когда двое мужчин подвели ее к столу, накрытому скатертью, в одурманенном мозгу прозвенел сигнал тревоги, но и это чувство опасности было далеким и неясным.

Председатель подошел к ней и, распахнув ее хламиду, стянул с плеч.

Вероника больше не чувствовала в нем доброты. Теперь он вызывал у нее ассоциации с чем-то острым: кошачьими когтями, клювом попугая, острием ножа. Она отступила назад и поняла, что двое мужчин стоят за ее спиной, преграждая выход.

Откуда-то послышался смех. Неужели смеялись над ней: над ее невинностью и легковерием? Или наивность и готовность верить в лучшее походили на глупость?

Ей не следовало сюда приходить, покидать дом дяди Бертрана.

Мужчина провел ножом по одежде, распоров ее от ворота до корсажа. Нож прорезал все слои ткани, включая дорогой корсет на китовом усе, унаследованный от матери, а также ее единственную сорочку, одну из немногих предметов одежды, привезенных из Шотландии.

Когда Вероника оказалась обнаженной, ее подняли и положили на стол. Глядя вверх на лепную розетку над головой, она подумала, что это, должно быть, сон. Самый страшный и непристойный из кошмаров, приснившихся ей.

Люди смотрели на нее. Вероника чувствовала их взгляды. Ткань под ее спиной была холодной. Она холодила ягодицы и бедра. Можно ли ощущать холод во сне? У нее замерзли обнаженные пальцы ног и кончик носа.

И снова раздался смех. Она была Вероникой Мойрой Маклауд, дочерью шотландского писателя и его возлюбленной жены. Отец всегда говорил: вопрос — продукт тренированного ума. Тогда почему над ней насмехаются за желание получить ответы на вопросы?

Комната вращалась вокруг нее, а холод становился все сильнее. Может быть, она умирает?

Вероника почувствовала, как ее ног коснулась ткань, и заставила себя поднять голову. Председатель стоял у дальнего края стола, поглаживая ножом тыльную сторону ее ноги. Вероника ощутила собственную дрожь, но не могла и двинуться.

Его рука обжигала кожу, раздвигала колени.

Находясь в полузабытьи, она слышала волчий вой. Но ведь в Лондоне нет волков. Взгляд уловил неясное движение, она повернула голову и увидела мужчину, дерущегося с председателем. Он кричал. Что-то металлическое, блестящее, похожее на красивый талисман мелькнуло в воздухе.

Двое мужчин присоединились к драке. Послышался гром, причем так близко, что Вероника на мгновение лишилась слуха. Небо обрушилось вниз, и его осколки осыпали ее.

Значит, Господь пришел спасти ее. Слава тебе, Господи!

Веки ее так отяжелели, что ей с трудом удавалось держать глаза открытыми.

Бог, разумеется, одерживал победу. Так и должно было быть!

Внезапно она оказалась в вертикальном положении. Нет, не то! Ее кто-то взвалил на плечо. Разве Бог носит грешников таким образом? «О Боже, я согрешила! Пожалуйста, прости меня!» В ее живот впивалось что-то твердое, оттесняя холод. Внезапно она почувствовала себя дурно и хотела предупредить об этом Бога.

Ей было ужасно не по себе: желудок просто взбунтовался, а голова кружилась не переставая.

Комната снова стала вращаться. Вероника протянула руку и вцепилась в рукав Бога, внезапно осознав, что это не Бог, а незнакомец.

Она пыталась сохранить душевное равновесие, поняв, что это уже не та комната и не та одежда: теперь на ней был надет накрахмаленный коричневый балахон.

Незнакомец сжимал ее запястье и тянул за собой. Вероника спотыкалась, мечтая, чтобы он остановился. Они спускались по длинным и крутым ступенькам, и от этого у нее кружилась голова. Она замолотила руками по перилам и услышала ругательство прежде, чем ее снова подняли на руки.

И тут на нее плотным облаком опустилось нечто черное и пугающее, лишившее ее мыслей и способности чувствовать.

И она покорилась этому с острым ощущением раскаяния.

Глава 2

Ночь простерла свое покрывало над Лондоном, как мать укрывает ребенка одеялом, стараясь защитить его от шума большого города. Однако Лондон не спал. Время от времени ночь тревожил шум экипажей, ритмичное цоканье копыт и стук колес по старинной булыжной мостовой.

И здесь природа не успокаивалась на ночь. Но шум создавали не ночные животные, как в штате Виргиния. А возможно, в Лондоне этот цикл жизни тоже присутствовал, только сов, хорьков и лис заменяли люди.